Илико подошел к зейналовской усадьбе утром, и сразу завязалась перестрелка.
Позиция белых была много лучше. Дом стоял на возвышенности. Все шоссе, единственный подступ к усадьбе, легко обстреливалось.
Коноводы стояли с лошадьми в бурьянах за проселочной дорогой, Настя невдалеке от них готовилась к перевязкам. Перестрелка то усиливалась, то затихала, — Настя знала, что начальник бережет патроны. Она любила эти тревожные минуты: тогда вдруг душа ее, замкнутая в печальные мысли о себе, отдохновенно раскрывалась заботой о других.
Привели раненого. Это был приятель Ашота — Арташес Вартанян, веселый парень, всеобщий развлекатель, без каких не обходится ни одна воинская часть. Он казался фисташково-серым, шел, обняв небольшого крепкого парня Егоря Рязанова. «Ай-яй-яй!» — стонал Арташес, покачивая головой. Пуля пробила ему только мякоть лодыжки, но рана была очень болезненна, да к тому же ему пришлось идти. Он лег в тени фургона на носилки и тихо жаловался: «Ай-яй-яй, Арташес, Арташес». До обеда никаких других происшествий не было. После обеда появился Илико. Он пришел с самым старым бойцом отряда Петровичем, бывшим вахмистером Нижегородского полка, и с Чумаковым, артиллеристом.
В отряде была пушка, отбитая у белогвардейской конно-горной батареи. Орудие в сражениях отряда не употреблялось, потому что в отряде не было, кроме Чумакова, опытных артиллеристов, и еще потому, что берегли снаряды: их было всего шесть, на самый крайний случай. Чумаков и состоял при пушке и тоже привык считать себя человеком на крайний случай. Это сообщало его разговору большое достоинство и важность. Он любил слова «я так располагаю», «по моему сомнению», «случай — прямо оказия» и даже «камень соприкосновения». Илико, видно, горячился.
— Я прошу мне ясно сказать, товарищ Чумаков: можно ли с двух точных выстрелов вверенного вам орудия разбить мост?
— Я так располагаю — нужна пристрелка, — начал Чумаков, — что не будь мост за пригорком, а на виду…
— Какой пригорок?
— Я моста не вижу, а потом — при навесном огне, по моему сомнению, нужно правильное расстояние. Но два попадания мост разрушат.
— А дом можно разрушить?
— Опять же при навесном огне… Надо бить в крышу. Нужна пристрелка.
— Понимаю, — сказал командир.
— Вот в чем камень соприкосновения, — добавил Чумаков.
Настя слыхала весь этот разговор и прекрасно его поняла. Она была на фронтах с шестнадцатого года и позабыла время, когда не воевала.
— Может быть, просто попугать, — предложил Петрович. — Ведь там всё прапоры, нервные.
— Так они и уйдут! — сказала неожиданно для себя Настя.
Илико хмуро посмотрел на нее.
— В партизанской войне нельзя, чтобы противник отступал в порядке, — заметил он.
— У меня есть план, товарищ командир, — сказала Настя. — Разрешите доложить вам одному.
— Случай — прямо оказия, — проворчал Чумаков, отходя с Петровичем к коням, на которых было навьючено оружие и снаряды.
Вот что случилось через час.
Горнист сыграл отбой, и на шоссе вышли Илико, Петрович, кучер Ашот и Настя. Ашот держал на высоком древке белую простыню.
— Ты махай, — учил его Петрович.
Отряд имени Бакинской коммуны предлагал переговоры. С какой-то башенки зейналовского дома хлопнул выстрел, другой, пропела пуля, потом все стихло.
— Поняли, — заметил Петрович.
— Ну, давайте письмо, товарищ командир, — сказала Настя.
Но тут Ашот сунул древко Петровичу и подбежал к начальнику. Он как будто только теперь сообразил, в чем дело.
— Дай письмо! — сказал он хрипло и медленно, с трудом подбирая русские слова. — Дай, это нельзя делать. Куда полезет красивая девка! Пускай меня, я пойду.
И все растерялись. Илико побледнел так же иззелена, как давеча раненый Арташес.
— Ашот прав, Настасья Никифоровна, — пробормотал он.
Петрович стоял, опустив знамя. Опять хлопнул далекий выстрел, пропела пуля.
— Нечего ждать, пойду я. Он и считать, поди, до ста не умеет, а там разговаривать придется.
— Как можина, красивая девка! — хрипел Ашот, разъяренный оттого, что его не понимают.
А его прекрасно понимали, прежде всего сам командир.
— Настя! — почти крикнул он. — Не ходите. Это же… черт знает какие люди!
Но она посмотрела на него холодно и нетерпеливо.
— Я вам докладывала, товарищ командир. С таким пакетом они любого мужчину убьют, а меня — постесняются; остальное — мое дело. Ну… — голос у нее пресекся.