Сотрудники музея прочитали надпись, начертанную на балабане перламутровыми арабскими иероглифами, и Фатулла, попросив их переписать эту надпись на кирилице, положил бумажку с надписью, как обычно это делают в музеях, перед балабаном:
"Год - 923
Джамадиул - эввэл - 6
Тебриз
Мастер Мухаммед ибн Юсиф ибн Муталлиб"
Это были дата появления на свет инструмента и имя мастера, сотворившего в Тебризе сей балабан, дата давалась по мусульманскому календарю Хиджры, что по подсчетам музейных работников приравнивалось к году 1516 по христианскому летоисчислению, а еще точнее - 30 июня 1516 года.
В советское время музеи не испытывали недостатка в деньгах, и сотрудники музея долго уговаривали, обещали золотые горы, но так и не уговорили Фатуллу, он наотрез отказался продать балабан музею, разрешил, правда, сфотографировать инструмент и посылать эти фото, куда угодно, писать что угодно, но перламутровый балабан остался на своем прежнем месте в верхнем ярусе буфета за стеклом, и уважение к нему еще больше возросло.
Вниз по улице - отсчитайте четыре двери от дома Фатуллы, и вот вам будет дом семейства Алекпера. Алекпер был медником и прежде имел маленькую мастерскую на улице Басина, возле остановки трамвая номер 11, потом, когда улицу расширяли, снесли мастерскую, и Алекпер тогда был вынужден лудить медную посуду, чтобы прокормить семью, но как только рухнул Советской Союз, призошло странное событие: медные, гроша ломаного не стоившие кастрюли, подносы, самовары и прочая покрытая пылью посуда, сваленная в подвале дома Алекпера, внезапно фантастически подскочила в цене, и как мухи на мед стали слетаться в дом Алекпера сначала иностранцы, потом внезапно возникшие бакинские маклеры и предлагать Алекперу за эти бросовые вещи большие деньги, и когда Алекпер распродал всю медную утварь, что у него имелась, он сам сделался маклером, и медник Алекпер, буквально на глазах у окружающих обратившись в богача Алекпера, стал одним из самых видных и уважаемых людей в квартале, даже купил себе "мерседес", правда, не новый, 86 года выпуска, но как бы там ни было, "мерседес" - это "мерседес".
Как кошка, учуявшая мясо, маклер Алекпер трижды приходил к Фатулле и трижды заводил разговор о балабане с целью купить его, и каждый раз предлагал сумму несколько больше прежней, но Фатуллу сломить не удавалось, и в последний его приход Фатулла категорически сказал ему: "Алекпер, двери моего дома всегда открыты для тебя, но с этим предложением больше сюда не приходи!" И после этого разговора Алекпер, хорошо знавший характер Фатуллы, больше не заговаривал с ним о балабане.
* * *
Все, кто знал Фатуллу - соседи в квартале, друзья и знакомые, даже Фируза - думали, что кларнет для Фатуллы - все, смысл жизни, самый близкий, самый сердечный друг, с которым одним только Фатулла делится сердечными тайнами, и соседи, друзья и знакомые, и Фируза правильно полагали, и в самом деле было так, но так было нескольно поверхностно, так было то, что на виду, а в душе Фатуллы, очень глубоко проходила черта, и до той черты все было так, правильно было, но дальше той черты жили в душе Фатуллы другие, невыразимые чувства, и никто на свете, даже Фируза, не знал, что кларнет для Фатуллы - пустяк, ерунда (!), потому что дальше той черты, что залегла глубоко в душе Фатуллы, начинались голоса природы: шум моря, вой ветра, щебет птиц, шорох листвы...
В один прекрасный и удивительный день, под вечер, когда Фатулла сидел под парной шелковицей напротив своих ворот и, как обычно, готовился играть в нарды с соседями, он вдруг услышал тихий шорох листвы от легкого дуновения ветерка в ветвях шелковицы, шепот листвы, и этот шорох-шепот листьев будто впечатался ему в мозг, в память и там и остался, и как новорожденный открывает для себя мир начиная со вкусовых ощущений, Фатулла внезапно открыл, что его кларнет никогда не сможет передать этот непостижимый язык природы шорохи и шепоты, говор и плеск... Что нашептывали листья той парной шелковицы - Фатулла никому не смог бы это объяснить, потому что и сам не знал, но понимал, что тайну, что заключалась в шелесте этих листьев, не мог бы передать ни один музыкальный инструмент в мире...
Кроме этого балабана и таящейся в нем песни "Сары гялин".
Однако, Фатулла понимал и то, что это являлось истиной для него одного, для Фатуллы, а, скажем, какой-нибудь пианист мог бы утверждать, что только пианино способно передать те звуки природы и таящуюся в них тайну, а, к примеру, скрипач мог бы поспорить, что только скрипка способна... как бы там ни было, после такого открытия Фатулла долго пребывал в удрученном состоянии, и ему показался бессмысленным не только его кларнет, которому он посвятил всю свою сознательную жизнь, но и сама жизнь показалась лишенной смысла, и в тот вечер Фатулла очень рассеянно играл в нарды, без настроения, без охоты и, надо ли говорить, что проиграл, но о своем открытии он никогда никому не говорил ни слова.
* * *
Если б, Фатулла, к примеру, был бы пианистом, тогда его дети неважно, мальчики или девочки - могли бы продолжить его путь в професии, но весь род Фатуллы, все музыканты в роду были не пианистам, и даже не кяманчистами - кем девушки тоже могли бы стать - а все в их роду были исполнителями на балабане, а девушкам - ясное дело - не пристало играть на балабане.
* * *
Может, это божья кара за то, что он бросил балабан, променял его на кларнет? Может, Аллах наказал его и не дал ему в наследники ни одного мальчика, чтобы тот мог продолжить дело своих отцов и дедов?
Даже если так, да будет все оно жертвой длиннокосой красавице, и пусть Аллах не послал им сына, ничего, но взамен пускай сделает долгой и безгорестной жизнь этой длиннокосой красавицы, чтобы ни бед, ни печалей не знала она.
* * *
- Да буду твоей жертвой, Фатулла, умру у ног твоих, ради Аллаха не продавай балабан, Фатулла, знаю, из-за меня продаешь, прости меня, глупость сказала, черт попутал, этот разговор о листьях - недостойный тебя разговор... прошу тебя, умоляю, не продавай балабан, каждый день тосковать по нему будешь, не продавай, Фатулла...
Но сколько ни просила, ни умоляла Фируза, сколько ни проливала слез не могла разубедить Фатуллу.
* * *
Все совершилось очень просто: Фатулла зазвал к себе Алекпера и продал ему перламутровый балабан за 1750 долларов США, а Алекпер в свою очередь продал тот балабан за 2250 долларов своему старому клиенту Мартиниусу Асбьёренсену (имя этого человека Алекпер никак не мог запомнить, и потому, записав на бумажке имя маленького, лысого, пузатого человека, всякий раз, когда говорил с ним, украдкой заглядывал в эту свою шпаргалку), а Мартиниус Асбьёрнсен продал инкрустированный балабан своему клиенту, жившему в Нью-Йорке за 7000 долларов, и таким образом, наконец, старинный перламутровый балабан очутился на столе мистера Блюменталя.
Мистер Блюменталь с первого взгляда влюбился в этот инкрустированный серебром и перламутром балабан, очень внимательно осмотрел его, проверил, из справочников узнал, что в средние века на Востоке мастер духовых музыкальных инструментов Мухаммед ибн Юсиф ибн Муталлиб был таким же несравненным, искусным и заменитым мастером, каким был Страдивари в Европе, и тщательно и досконально обследовав балабан, купил его, ни много, ни мало, за 66.500 долларов и поставил на почетное место в разделе восточных музыкальных инструментов своей коллекции.