Да, он назвал мне истинное имя места, которое я люблю. Но мы даже толком знакомы не были. Один раз выпивали под фантазии о том, как сходим далеко и всерьез. Несколько раз здоровались, пересекаясь на перевалах, — он старел на глазах, будто истирался об тропы, всегда был один, и каждый раз все печальнее. Вот и все. Что ж меня так кроет-то?
— Как Андрей умер? — Мне приходится откашляться, чтобы вернуть голос.
Ленчик округляет глаза:
— А то ты не знаешь!
Вкус мяса оборачивается железом. Не мясо — чистая кровь.
— Откуда? Я о том, что он умер, только что узнала.
Ленчик странно фыркает.
— Ну ты даешь… — тянет он, покачивая головой в веселом недоумении. Поворачивается к Асе: — Ты мясо-то ешь еще. Вот, помнится, я однажды наверх поехал, а продукты забыл, вечером только вспомнил, не возвращаться же, а в кармане вот такой кусман как раз лежал, так я…
Понятно: об Андрее он больше ничего не скажет. Ленчик все говорит и говорит; я слышу его как сквозь вату — монотонный, бессмысленный дребезг. Ася вдруг выпрямляется как палка и застывает с недожеванным мясом во рту. Я не расслышала толком, что именно сказал Ленчик, но понимаю: что-то существенное, нечто, на что надо отреагировать. Наверное, вид у меня ошалелый. Ленчик закатывает глаза.
— Слышь, что говорю? Домой я поехал. Аркадьевне передать что?
Ася перестает дышать.
— Ты же в Аярык собирался. — Я тяну время. Все складывается одно к одному. Решать надо прямо сейчас, говорить — прямо сейчас, разрушить этот ломкий от звездного света вечер — прямо сейчас.
— Да ну его, Аярык этот, мои пацаны, наверное, уже дальше пошли, кого им там стоять, всего зверя туристы распугали, где их теперь искать, хер знат, я лучше завтра в Кушкулу на соль съезжу…
Ася заиндевела на бревне, по-прежнему неестественно прямая. Уголки ее губ ползут вниз, будто прихваченные веревочками. Ленчик подхватывает полупустые арчимаки, легко вешает на плечо. Давай же, говори, ну…
— Мясо забыл, — говорю я. Пакет с маралятиной так и лежит на бревне, полный почти на треть.
— Пусть его, ешьте, у меня полно, а завтра в ночь еще на соль поеду, я в прошлый раз там такого козла видал, с коня… — он забрасывает арчимаки на седло, — а Генка-то, слышь, кабана на прошлой неделе…
Ну, говори же, сейчас уедет. Ленчик хлопает себя по карманам. Издает невнятный возглас.
— Опачки, забыл! — Он вытаскивает черное, плоское, отражающее оранжевые блики костра. Оборачивается к Асе: — Я, прикинь, под Замки поднимаюсь, смотрю — телефон в траве лежит, чистенький, только вот выпал. И не побился даже, удачно упал. Глянь-ка, не ты потеряла?
Ася шевелится впервые с тех пор, как Ленчик заговорил об отъезде. Как автомат, протягивает руку. Встать и подойти к Ленчику сама она то ли не может, то ли не догадывается. Я передаю телефон — почти силой всовываю в холодную закостеневшую руку. Включается экран, мелькает заставка — мультяшная птица киви в летном шлеме. По щекам Аси беззвучно ползут мокрые дорожки.
— Что, твой? — беспокойно спрашивает Ленчик. Такой реакции на возвращение потерянного он, наверное, еще не видел. Я, между прочим, тоже.
Ася собирается что-то сказать — и тут телефон звонит.
Телефоны здесь не звонят. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. От неожиданности я вздрагиваю всем телом. У Ленчика отвисает челюсть. Глаза Аси раскрываются до предела; она сдавленно вякает, будто не сознавая, что происходит, и с паническим воплем отшвыривает телефон, как отвратительное насекомое, прямо в костер.
Телефон издает еще несколько звонков, дико светясь сквозь языки пламени; потом экран гаснет. Раздается громкое шипение, и мой ступор проходит. Я хватаю Асю за шкирку, пригибаю к бревну, сжимаюсь в комок, отворачивая лицо от огня. «Блядь, конишка мой! — орет над головой Ленчик. — Конишку моего сама ловить бу…»
В костре оглушительно пыхает; ослепительно белый свет заливает стоянку, бьет по зажмуренным глазам; я слышу шелест летящих осколков, щелкающие удары. Ленчик вопит. Мощно трещит дерево, глухо бьют о землю копыта — конь Ленчика в панике сорвался с привязи и ударился в бега.
Я медленно выпрямляюсь, на всякий случай загораживая лицо растопыренной ладонью. В костре плавятся в радужном пламени остатки телефона; над ними поднимается жирный, воняющий пластиком дым. Ленчик монотонно матерится, размазывая по лицу кровь; на секунду я пугаюсь, но тут он яростно сверкает на меня глазами, и становится понятно, что все обошлось: просто царапина на щеке, длинная и глубокая, но нестрашная. Пробормотав что-то про порванную узду и «сами зашивать будете», он, подбоченясь, смотрит на Асю как на нашкодившую псину, и она выпрямляется. С вызовом глядит в ответ.