Львица задумчиво подняла лапу и впечатала её в землю рядом с линиями оленёнка. Потом внимательно осмотрела свой след. Нет, подобной лапой ей никогда бы не удалось вывести этакую тоненькую линию. Поставить этакую маленькую, аккуратную точку. И было в этом что-то странное… хотя не то чтобы очень удручающее.
Вернувшись под своё дерево, Равенна вновь улеглась, чувствуя, как прохладный ветерок шевелит шерсть на её ушах. Земля была мягкой, и от неё не исходило ни холода, ни жара — впервые за долгое время не нужно было ни куда-то бежать, ни от кого-то прятаться. Вокруг были только звери, привыкшие мирно существовать друг с другом и не представлявшие для оленёнка никакой угрозы — точно мир, который Равенна когда-то ему показала, и впрямь существовал или вдруг воплотился в действительность благодаря однажды сказанному ей слову. Вернее, нет. Тогда даже не было никаких слов… Одно лишь зелёное солнце, вспыхнувшее и погасшее.
Равенна могла бы, наконец-то, немного отдохнуть, но что-то мешало. Не позволяло спокойно задремать, положив голову на лапы. Быть может, непривычка. Наконец, она сумела отыскать источник смутной тревоги в своей душе — озеро!
Сейчас он заглянет в его чистые, совершенно прозрачные воды, ничуть не похожие на болотистые, мутные потоки, через которые им приходилось перебираться прежде… Увидит себя настоящего, с этими тонкими ногами и проклёвывающимися на голове рожками, совершенно, ни одной частью тела не напоминающего её, и поймёт всю правду!
Львица вскочила на лапы.
Пригнула голову — и понеслась вперед такими широкими, могучими прыжками, как, наверное, ещё никогда в жизни.
Тем не менее, ещё не добежав до озера, она вдруг остановилась. Десятки тонконогих фламинго, издали напоминавшие множество розовых лепестков, упавших с невиданного дерева и устлавших поверхность озера, бродили среди лазурного мелководья, то и дело встряхивая алыми и белоснежными крыльями и опуская голову к воде. Над ними пронеслось ещё несколько крылатых собратьев, опустилось на воду, вздымая хрустальные брызги, и стая принялась танцевать.
Равенна, стоя в отдалении, наблюдала за этим удивительным танцем — движениями, которые птицы совершали, синхронно двигаясь вперед и поворачивая головы, вытягивая длинные шеи и взмахивая крыльями. Не то чтобы львица была зачарована… но внезапно ей расхотелось искать оленёнка и, схватив его зубами за шкирку, как в детстве, тащить от озера подальше.
«Я же не могу думать, что прежде он никогда не замечал своих особенностей, и только теперь, посмотрев на своё отражение, догадается обо всем, — пронеслось в голове у львицы. — Как будто бы он не понимает, что отличен от меня. Но в том мире, который я ложью сотворила для него, львицы едят траву, и у львиц могут рождаться совершенно непохожие на них детеныши. Словно между зверьми нет никакой разницы, и ты можешь стать счастливым, кем бы ни родился — могучим орлом или ничтожной букашкой, которую проглотит первая же ящерица, повстречавшаяся ей на пути».
Львица отвернулась и медленно пошла вдоль кромки озера. Чистая прозрачная вода выглядела красивой… и ледяной.
«Львы не любят воду, — подумалось Равенне, которая глядела на воду с недоверием и подозрением. — Все-таки мы — не какие-то водоплавающие пичуги, готовые провести в ней полжизни. Львы любят солнце. Так что, как ни крути, а разница между зверьми всё же есть».
Тем не менее, несмотря на эти мысли, её странным образом тянуло к воде. Борясь с собой, Равенна подошла на один шажок ближе, опасливо протянула лапу… Помочила разве что одну подушечку и тут же опасливо отодвинулась.
Фламинго продолжали танцевать, не обращая на неё ни малейшего внимания — точно в эти земли никогда не забредали хищники, и они чувствовали себя в полнейшей безопасности. Впрочем, кто знает? Может быть, так оно и было.
В этом месте они провели ещё много дней — Равенна лежала под своим деревом, вдалеке от всех, и глядела на серебрившееся вдалеке озеро, на порхавших над ним фламинго, на следы оленёнка, остававшиеся на земле. Ни для кого бы они ничего не сказали, даже для людей, которые полагали, что знают очень многое, но Равенна видела — вот тут он стоял, подпрыгивая на месте от радостного нетерпения, полный утренних сил и бодрости. Вот тут — задумчиво терся растущими рожками о ствол дерева, быть может, размышляя о происходивших с ним изменениях, или же смутно припоминая свою прежнюю бытность оленем… А здесь — возвращался, понурив голову, поникший и огорченный. Чем? Разве не по-прежнему прекрасен был этот лазурно-розовый мир, в котором не было ни опасностей, ни жара пустыни, ни усталости? Может быть, тем, что здесь не было никого, ему подобного?