Оленёнок замер, и сердцебиение его стало успокаиваться. Львица подумала, что может больше не наблюдать за ним каждое мгновение, он уже достаточно большой… с этими новыми впечатлениями он справится и сам. Его образ перед её глазами потух, и, мало-помалу, возвратились все те картины, которые и окружали её в действительности — сухая и жёсткая трава саванны, равнина, простирающаяся до самого горизонта, повисший над ней серебряный шар луны; забор, отделяющий хищников от травоядных и прекрасный сад — от скучной и обычной растительности.
Но Равенна не рвалась в открытые ворота. Ей было вполне хорошо и здесь.
Она улеглась на тёплую землю, ещё продолжавшую хранить дневной жар солнца. Вытянула передние лапы и чуть лениво взмахнула кончиком хвоста. Луна лила серебряные лучи на её сильные лапы с длинными когтями, делая их почти белоснежными.
И вдруг её пронзило ощущением чужого ужаса. Это был его ужас — но Равенне показалось, что это её тело начало трястись от головы и до кончика хвоста, что это перед её глазами померкли и смешались все цвета.
Но на этой раз он не позвал её, и до неё не донеслось ни мольбы, ни вопроса.
Львица вскочила на лапы и бросилась к забору, готовая, если нужно, зубами прогрызть колючую проволоку, рвануть вперёд сквозь ливень летящих в неё пуль. Но этого не потребовалось — «другое» зрение вернулось, и она увидела, что произошло. Он по-прежнему находился там, среди болтавших людей и расцвеченного огнями сада. А на «стене» львица несла в зубах крохотного жеребёнка.
— Смотрите… Львица пожалела детёныша газели, — донёсся до неё голос женщины. — Как трогательно!
— Да какое там трогательно, — с насмешкой отвечал мужчина. — Сейчас наиграется с ним да сожрёт. Может, поначалу перепутала. В любом случае, рано или поздно инстинкты возьмут своё.
— Природа есть природа! Такими она нас создала! Против законов не попрёшь!
— Да, и поглядите, как она стиснула зубы у него на загривке! Какое там пожалела! Лев — прирождённый хищник, не надо приписывать животным людское сострадание и вот это вот всё.
— А что произошло дальше?.. Она его убила?
— Конечно, убила! А ты ещё сомневаешься?
— Как жестоко.
— Это не жестоко, дорогая. Это естественно.
...раннее утро застало их в пути. Утреннее солнце щедро омывало саванну нежно-розовыми лучами, так что казалось, что каждая травинка и каждое дерево светятся. Где-то на горизонте вставала в бледно-синей дымке вечная гора, которая видела всё, что здесь происходило и будет когда-либо происходить. Фламинго, должно быть, вновь прилетели на своё озеро, и в их числе был детёныш Аруху, который в этом году впервые присоединится к групповому танцу.
Равенна неутомимо шла вперёд. Однако цокот копыт, как всегда, раздававшийся за её спиной, был измождённым и то ли дело прерывался. Потом возобновлялся снова.
«А что я могу ему сказать? — ожесточённо думала она. — Мне сказать нечего».
Цок-цок.
Цок. Цок-цок-цок. Цок.
Он остановился.
«Ну и ладно, — подумала Равенна. — Не хочет больше идти за мной, что я с этим поделаю. Никто не в силах скрывать правду вечно. Как ни старайся, она всё равно выплывет наружу».
Она прошла ещё некоторое время, а потом, не выдержав, остановилась и обернулась.
Он стоял посреди дороги в окружении человеческих девушек — точно так же, как в прошлый раз. Они улыбались ему, протягивали руки, пытаясь погладить, хвалили за красоту и мягкую шерсть.
Но вдруг он наклонил голову, выставляя вперёд рога.
И в кротких глазах сверкнула такая ярость, какую Равенна никогда в жизни не видела в этом нежном и чутком существе.
— Не подходите ко мне! — его голос, казалось, разнёсся над всей саванной, полетел вдаль, вширь и ввысь. — Не подходите ко мне, вы все лжёте, и ничего, кроме лжи, в вас нет!
«Они лгут? — оторопело подумала Равенна. — Они лгут? Не я?»
Потом она опомнилась и побежала к нему.
Девушки давно уже исчезли, однако он продолжал стоять посреди дороги, угрожающе наклонив голову и дрожа всем телом, потрясённый, плачущий. Во взгляде карих глаз полыхали молнии и бушевали ураганы, обрушивались стеной тропические ливни.
Равенна схватила его зубами за шкирку и поволокла вперёд, как когда-то в детстве, хотя теперь это было ой как непросто — его великолепные изогнутые рога вовсе не были мягкими на ощупь, как цветочек.
Он не сопротивлялся.
— Но мама!.. — всхлипнул он. — Они всё солгали о тебе! Они ничего не поняли! Им далеко до того, чтобы понять о мире хоть что-то!