В центре трапециевидной площади, которую большинство скифов называли на своём языке "торжищем" или попросту "торгом", на самой макушке холма, на котором скифские цари, прогнав оттуда два века назад тавров, возвели свою столицу, возвышался, выехав на мощном бронзовом коне на крутой каменный курган, бронзовый царь Скилур. Позеленевший от времени и дождей широкогрудый царский жеребец застыл на скалистой макушке головой к царской цитадели и раскинувшимся за ней на полночь скифским степям, развевающимся пышным хвостом - к греческому храму и вздымающимся ступенчато к небу на юге тёмно-зелёным массивам Таврских гор. Гордо восседая с непокрытой головой на богатырском коне, Скилур устремил взор поверх Золотых ворот и крыши своего дворца куда-то за горизонт. Его поднятая вверх и отведённая чуть в сторону правая рука указывала унизанной короткими острыми шипами царской булавой на северо-восток - туда, где за Меотидскими болотами простирались бескрайним зелёным морем сочные степи, из которых несколькими поколениями ранее скифы вынуждены были отступить сюда, в тесный, как переполненный винный бурдюк, Таврийский полуостров под натиском нахлынувших из-за Танаиса сарматских племён. Навек застывший в бронзе Скилур будто указывал своему народу на оставшиеся там могилы предков, к которым, восстановив со временем прежнее своё многолюдство и могущество, скифы рано или поздно должны вернуться...
Но вот по площади, словно волны по ковыльной степи, из конца в конец прокатились приглушенные выкрики: "Едут! Едут!" - и густая толпа конных и пеших скифов, будто разрезаемая невидимым клинком, стала раздвигаться в стороны, освобождая неширокий проезд наискосок от горевших червонным золотом ворот царской крепости, мимо бронзового Скилура и заднего фасада храма Зевса-Папая до выезда к юго-западным воротам.
Первым из ворот цитадели выехал на широкогрудом, толстоногом, золотисто-гнедом коне молодой скиф в обшитом блестящими, как рыбья чешуя, стальными пластинами кожаном доспехе, с лёгкостью удерживавший одной рукой позолоченное древко высокого, увешанного множеством конских хвостов царского бунчука. За ним по трое в ряд, с поднятыми вгору короткими копьями ехали двенадцать могучих, отборных воинов, охранявших царский бунчук и самого царя. Внушительная даже на их фоне, несмотря на небольшой рост, фигура переднего всадника с выпяченной колесом грудью, широкими плечами и толстенными, как у обычных людей ноги, ручищами невольно приковывала к нему все взгляды. Несоразмерно маленькая круглая голова воина в кожаном шлеме-башлыке, покрытом спереди и по бокам традиционными скифскими зверовидными серебряными бляхами, росла, казалось прямо из покатых, бугрившихся мышцами плеч. Его небольшие круглые серые глаза под сурово насупленными белёсыми бровями глядели задумчиво-печально. Он направлял своего богатырского коня прямо в расступавшуюся молчаливо и покорно перед ним толпу, казалось, не замечая никого и ничего вокруг, погружённый в свои невесёлые думы, будто ехал один по пустынной степи. Плоское широкое лицо с полными, как у хомяка, румяными щеками, небольшой, широкий, приплюснутый нос, росшая прямо от середины щёк широкая, короткая, русая борода, закрывавшая прямые скулы, квадратный подбородок и толстое горло, пышные, длинные, опущенные вниз поверх бороды усы - всё это придавало головному царскому воину малопривлекательный и угрожающий вид опасного, сознающего свою грозную силу зверя.
Эпион спросил у стоявшего рядом Полистрата, кто этот могучий воин.
- Хе-хе! Не правда ли, этот богатырь сразу приковывает взгляд? Это Тинкас - старший царский бунчужный и командир ближних телохранителей царя, охраняющих его покои, любимец Скилура. Самый сильный человек в Скифии, а то и во всей Ойкумене, - не без гордости поведал Полистрат, а его молчун-сын исчерпывающе дополнил отца:
- Это наш скифский Геракл.
Многие на площади не поверили своим глазам, когда увидели "умирающего" царя Скилура, спокойно ехавшего верхом за передовым отрядом своих телохранителей. За старым царём ехали в ряд коленом к колену четверо его сыновей, за ними - многочисленная скифская знать и кибитки царских женщин. На груди и под скулами коней скифских воинов и вельмож колыхались на коротких шнурах от одного, до шести наузов, сделанных, как пояснили Эпиону, из оправленных в золотые, серебряные и позолоченные шаровидные и конусовидные зажимы ярко окрашенных волос убитых ими врагов.
В отличие от прежних царских выездов, из толпы не раздался ни один приветственный выкрик: столица молча прощалась со своим многолетним владыкой; только раздававшиеся в разных концах площади беспокойные конские всхрапы и ржание, да чавканье копыт по непросохшей грязи сопровождали проезд царя и его свиты. Когда они завернули за высокий угол посидеева дома, толпа повалила за ними к обоим городским воротам, и площадь быстро опустела.
Эпион со своим слугой и Полистратом остался на месте, наскоро попрощавшись с Полидемом и Кононом, ушедшими с толпой провожать царя за городские ворота. Когда схлынул народ, Эпион смог спокойно осмотреть статуи эллинских богов и героев - прекрасные копии прославленных скульпторов минувших веков, купленные в самих Афинах и доставленные сюда на личные (и немалые!) средства Посидея, как пояснил боспорскому коллеге почтенный Полистрат, так же, как и Посидей, ежегодно избиравшийся здешней эллинской общиной на жреческую должность. Обойдя вокруг храма, они осмотрели уже поблекшие от времени росписи на стене под портиком, изображавшие сцены эллинских мифов, связанные со здешними краями: Ахилла и Елену Прекрасную на острове Левка, Геракла, пирующего в пещере со змееногой богиней, Ифигению, убегающую с братом Орестом и Пиладом из святилища Артемиды в Таврских горах, скифов, сражающихся с амазонками, и наконец, самого Посидея, преследующего возле гористых таврских берегов на огромной остроносой триере флотилию мелких пиратских кораблей. Затем Эпион выбрал в загородке возле правой, противоположной агоре, стены храма, где под присмотром храмового раба-иеродула содержались жертвенные животные, ягнёнка пожирнее, уплатил за него Полистрату положенную цену в доход храма, и собственноручно перерезал ему горло кривым жертвенным ножом на массивном алтарном камне перед фасадом. Наполнив чашевидное углубление жертвенника дымящейся кровью, Эпион отдал жирную тушку ягнёнка Полистрату, который пообещал горячо молить Зевса-Папая о благополучном возвращении уважаемого Эпиона домой в Пантикапей. Подозвав одного из служивших при храме рабов, он велел ему отнести ягнёнка к себе домой и приказать его именем жене сына Матрии (сам Полистрат был давно вдовец) приготовить из него вкусный обед для нашего боспорского гостя, которого не преминул зазвать в свой дом под этим предлогом.
Войдя в храм, Эпион осмотрел в наосе статую Зевса, освещённую пламенем, горевшим в широкой позолоченной чаше на алтаре у её подножья. Как и стоящие снаружи статуи, это была добротно сработанная уменьшенная копия творения великого Фидия: небесный царь восседал на троне с пучком медных молний в правой руке, держа на левой ладони бронзового орла. Бросив в огонь горсть купленного здесь же конопляного семени, дурманящий дым которого, как уверял Полистрат, весьма приятен здешнему Зевсу-Папаю, Эпион попросил царя эллинских и скифских богов, чтобы его обратная дорога домой в Пантикапей была легка и благополучна. Рафаил, которому ревнивый бог его племени запрещал входить в дома чужих богов, оставался снаружи, бормоча очистительную молитву.
Поскольку обедать было ещё рано, по выходе из храма Полистрат повёл боспорского коллегу прогуляться по скифской столице. Собственно, здесь, кроме царского дворца и агоры, смотреть было особо не на что. Построенный на северном мысу высокого приречного плато, город, повторяя его форму, имел вид почти правильного треугольника. Возведённая из грубо обработанного песчаника над крутым склоном глубокой балки узкая западная стена сходилась у юго-западной башни с высокой массивной южной стеной. Поскольку только с южной стороны подступы к городу были легкодоступны, именно этой стене строители во главе с Посидеем уделили главное своё внимание. Защитить южную стену рвом не было возможности из-за твёрдой скальной породы под тонким слоем грунта, поэтому Посидей сделал эту стену очень толстой - до двадцати шагов в основании! - сложив её нижнюю часть на два человеческих роста из массивных булыжников на глиняном растворе и ещё столько же надстроив уступом сверху из кирпича. Над крутой, во многих местах отвесной кручей долины Пасиака, спускалась наискосок от юго-восточной до крайней северной башни невысокая, обмазанная растрескавшейся и облупившейся во многих местах глиной кирпичная стена, нужная скорее для того, чтобы какая-нибудь глупая скотина не свалилась с обрыва на крыши раскинувшегося внизу Нижнего города.