Очень скоро они скинули с себя насквозь пропитавшиеся потом туники и набедренные повязки, и весь дальнейший путь лежали на мягких кошмах голышом, обдуваемые знойным степным ветерком с острым запахом лошадиного пота. Крепко держась за деревянные рёбра повозки, они то и дело высоко подпрыгивали на бесчисленных ухабах под непрестанный звон бубенцов, громкие крики и свист кнута свирепого возницы, без роздыха полосовавшего со своими помощниками ошалело несущихся по бесконечной серой ленте дороги коней.
Лекарю-греку и его рабу ничего не оставалось, как мысленно молить своих богов, чтобы на очередной выбоине у их телеги не отлетело колесо или не подломилась ось, и им посчастливилось доехать до конца пути живыми.
По законам варварских народов, обитавших в бескрайних степях севернее и восточнее Понта Эвксинского, ездить с бубенцами, колокольцами и прочими погремушками, было привилегией царей, царских родичей, послов и гонцов. Заслышав доносившийся издалека трезвон, племенные вожди и скептухи - старейшины городков, селений или кочевых стойбищ, спешно готовили свежих коней для родовитого гостя или стремительного, как ветер, царского гонца на смену загнанным.
(Примечание: Древние греки называли Чёрное море Эвскинским Понтом (Гостеприимным морем) или просто Понтом. Понтом же называлось и расположенное на его юго-восточном побережье царство Митридата Евпатора. Дабы не путать читателя, автор в дальнейшем будет именовать Чёрное море для краткости Эвксином, а державу Митридата - Понтом.)
Жителям многочисленных скифских поселений, рассыпанных, как горох из дырявого мешка, вдоль большой Боспорской дороги по берегам десятков рек и речушек, стекавших с лесистых Таврских гор на степную северную равнину между Неаполем Скифским и приграничной боспорской Феодосией, ещё с ночи стало известно, что старший сын Посидея послан на Боспор за премудрым лекарем тамошнего царя, который остаётся последней надеждой на исцеление для их старого, почитаемого всеми за мудрость и справедливость владыки. Быстро меняя в придорожных селениях через каждые пять-шесть фарсангов выдохшихся коней на свежих, царские воины без передыха - каждая минута была дорога! - мчали кибитку с лекарем-греком дальше и дальше. Не ведая усталости, Дионисий и охранники-сайи скакали позади кибитки, ловко перепрыгивая на полном скаку, как только кони под ними начинали сдавать, на скакавших рядом на коротком поводу запасных коней. Тем не менее, несмотря на частую смену коней, отряд Дионисия, подъезжая вечером к долине Пасиака - самой большой и многоводной реки Большого Херсонеса, на высоком левом берегу которой стоял Царский город скифов, оставил вдоль дороги больше двух десятков загнанных насмерть лошадей.
За очередным поворотом дорога полого повела с холмистой гряды в глубокую, расширяющуюся на север долину, по дну которой, среди жёлто-зелёных нив, извивалась серой степной гадюкой неширокая река. Стегнув по мокрой шее устало хрипящего серого в яблоках мерина, Дионисий нагнал кибитку, постучал обвитой золотой лентой рукоятью плети по деревянному задку и указал ею повернувшему к нему голову греку куда-то в открывшуюся впереди даль. Пытаясь перекричать несмолкаемый, неистовый трезвон упряжки, усталым, но довольным голосом, он объявил по-эллински:
- Мы почти у цели! Вон - Неаполь Скифский!
(Примечание: Скифы и сарматы использовали для езды кастрированных коней, как более спокойных и послушных, нежели жеребцы.)
Приподнявшись, боспорский лекарь и его слуга поглядели в указанном Дионисием направлении из-за широкой спины возницы, продолжавшего, хоть и без прежнего рвения, нахлёстывать усталой рукой измученных, отдающих скачке последние силы лошадей. На другом краю речной долины, на тёмных отвесных скалах виднелись три высокие, серые, зубчатые башни, между которыми на фоне пламенеющего закатным багрянцем неба величаво опускался раздувшийся и несколько поубавивший жару оранжевый шар.
Поравнявшись с возницей, Дионисий велел ему дать роздых замученным коням, а не то они могут и не осилить крутой подъём на той стороне. Утомлённый возничий охотно отложил в сторону кнут и натянул замыленные на конских шеях, спинах, и крупах вожжи, переводя четверню с галопа на рысь. Дионисий ускакал вперёд, чтобы успеть оповестить до захода солнца воротную стражу о своём приезде. За ним, обогнав по обочинам притормозившую кибитку, проскакал десяток его личных телохранителей.
- Хозяин! Взгляни на вершины гор! - вдруг радостным голосом воскликнул Рафаил.
Скользнув взглядом налево, Эпион заметил клубящиеся над волнистыми сине-зелёными гребнями дальних гор тяжёлые кроваво-багровые тучи.
- Похоже, с юго-запада надвигается гроза!
- Хвала милосердным богам! - облегчённо выдохнул измученный удушливой жарой Эпион. - Дойдёт ли она и до нашего Боспора?
Тем временем кибитка подкатила к реке, перегороженной в двух местах - напротив южной и северной башен царской крепости - широкими, сложенными из речных валунов и плотно утрамбованной земли плотинами, по которым перебегала на ту сторону раздвоившаяся у реки дорога. В разлившихся перед плотинами продолговатых, заметно обмелевших прудах, будто в отполированном до зеркального блеска гигантском боевом поясе, отражались закатные лучи уходящего на короткий отдых лютого дневного светила, отчего они казались наполненными расплавленным золотом. На левом берегу, между нижним прудом и отвесными скалами речного обрыва, притулилось множество маленьких, низеньких домиков с двускатными камышовыми крышами, вперемешку с покрытыми конскими и воловьими шкурами шатрами и кибитками многолюдного пригорода скифской столицы, так называемого "Нижнего города", в котором, в отличие от крепости на круче, обитал постой люд. Правый берег, по которому неспешно рысила к верхней запруде кибитка с боспорским лекарем, был покрыт выгоревшими нивами и пастбищами, вытоптанными множеством пасущихся на них коней, коров и овец.
Выехав на плотину, возница перевёл успевших продышаться и успокоиться после долгой бешеной скачки коней с рыси на шаг. Обтерев льняными утирачками пот, как и прежде, струившийся по ним ручьями в разогретой, как гончарная печь, кибитке, Эпион и Рафаил накинули на себя сброшенную ещё по выезде из Пантикапея одежду. Рафаил надел и завязал на ступнях хозяина лёгкие кожаные сандалии, сам оставшись босым. Оба они облегчённо перевели дух и мысленно возблагодарили богов, радуясь, что эта безумная гонка наперегонки с небесной колесницей Феба наконец-то близка к благополучному завершению. Повозка скифского царя оказалась сработанной на совесть и с честью выдержала все выпавшие ей на долгой, тряской, каменистой дороге испытания.
Но не успела в их душах отступить одна тревога, как тут же ей на смену не замедлила другая, высказанная вполголоса, как бы про себя, заметно трусившим Рафаилом. Что с ними будет, если Эпиону, при всей его великой учёности и богатом врачебном опыте, всё же не удастся ничем помочь старому владыке скифов? Не сочтут ли тогда дикие варвары их виновниками смерти своего царя? Отпустят ли их назад? Эпион, в ответ на эти опасения своего боязливого слуги, сохраняя свой обычный безмятежный вид, спокойно заметил:
- Чему быть, того не миновать! Положимся на милость богов.
Рафаил лишь тяжко вздохнул в ответ. Чтобы подбодрить его, а заодно и себя, Эпион пообещал в случае их благополучного возвращения в Пантикапей принести щедрые дары своему богу-покровителю Аполлону Врачу и дать, наконец, вольную своему рабу Рафаилу, давно заслужившему своим прилежанием и преданностью такую награду. Рафаил, пряча вдруг увлажнившиеся глаза, припал задрожавшими губами к стопам хозяина.
Тем временем кибитка, прогрохотав по деревянному настилу, перекинутому над водосбросом, выехала на левый берег, и возничий вновь взялся за кнут, а его подручные - за плети. Передохнувшие кони тяжёлым скоком вынесли кибитку по крутому извилистому подъёму между чуть расступившимися в этом месте массивными скалами на высокое береговое плато. Здесь дорога пошла вдоль двойной крепостной стены в полусотне шагов от неё. Эта обращённая на юг массивная двухступенчатая стена, отходя от нависавшей над самой кручей высокой прямоугольной башни, разделялась двумя парами выступающих наружу квадратных башен на три куртины, каждая длиною около полустадия, и заканчивалась мощной угловой башней на другом краю плато. Между парными башнями в стене были проделаны два низких, узких - двум телегам не разминуться - проезда, к которым вели съезды с большой дороги. Сама же дорога, миновав город, разветвлялась надвое: одна шла на юго-запад к Херсонесу, другая, нырнув в глубокую балку, спускалась вдоль западной крепостной стены в долину Пасиака и убегала на север к Тафру - узкому перешейку, соединявшему Большой Херсонес с бескрайними степями и лесами таинственной Гипербореи, и на северо-восток - к некогда эллинским, а теперь скифским городам Керкинитиде и Калос Лимену. По другую сторону большой дороги, напротив Неаполя, за высокими каменными оградами виднелись среди зелёных садов и жёлтых полей оранжевые черепичные крыши богатых усадеб, по виду совершенно таких же, как и в окрестностях Пантикапея или Феодосии, разве что без любимых эллинами виноградников. Справа у дороги, как раз между съездами к двум городским воротам, гостеприимно распахнул открытые до захода солнца ворота большой постоялый двор - удобный приют для чужеземных купцов и путешественников.