Смело войдя в шатёр, бунчужный скинул волка с плеча, растянув его во всю огромную длину перед ложем царя. Нагнувшись, он открыл взору Савмака покрытое белой медвежьей шкурой низкое ложе и полулежащего на подушках седого, длиннобородого, очень худого старца, с устремлённым на него суровым, пронизывающим насквозь взглядом. Савмак поспешно согнулся в низком поклоне, коснувшись пальцами густого коврового ворса. Дремавшая под боком у царя коричневая собака подняла голову и негромко зарычала, уставившись с опаской на распростёртого поблизости, источающего запах смерти дикого зверя.
- Тише, Белка, тише... Ты же видишь, что он уже мёртвый, не опасный, - тихим, ласковым голосом успокоил собаку царь, поглаживая её по взъерошенному загривку.
Положив у царских ног непосильную для другого ношу, Тинкас осторожно попятился вон. Распрямившись, Савмак увидел, что Скилур внимательно разглядывает волка, и почувствовал себя чуть более уверенно, как-будто царь успокоил не только свою собаку, но и его.
Стоя у обвешанного золотым царским оружием резного опорного столба, Савмак быстро осмотрелся. По другую сторону от собаки около царя сидела старуха в тёмно-синем сарафане, со строгим, крючконосым, покрытым сетью мелких морщин тёмным лицом под широким, белым в золоте убрусом. Савмак догадался, что это старшая жена царя - царица Аттала, которая скоро по собственной воле отправится со своим мужем и господином в страну предков. С ближней стороны у царского изголовья сидели бок о бок на брошенных на ковёр подушках молодой мужчина с длинными светлыми волосами и молодая красивая женщина в богато разукрашенном конусовидном убрусе. Савмак решил, что это наследник Скилура царевич Палак и одна из его жён. Кроме них, Савмак ещё заметил скромно сидевших справа под стенкой шатра толстопузого плешивого старика и спрятавшегося за его спиной узколицего подростка. Савмак сразу узнал в толстяке знаменитого царского гусляра Гнура, который не раз бывал в Таване и пел там во время устраиваемых вождём Скилаком празднеств свои бередящие каждое скифское ухо и сердце песни.
Наконец, царь оторвал взгляд от волка-великана, длиной с добрую лошадь, и вновь устремил его на столь удачливого, несмотря на свою юность, охотника.
- Мне сказали, что ты сын славного Скилака, вождя напитов?
- Да, повелитель. Я его четвёртый сын Савмак.
- И сколько же тебе вёсен, Савмак?
- Уже семнадцать, - ответил Савмак и вдруг зарделся, как девушка, испугавшись, что царь сейчас спросит, пил ли он уже кровь убитого врага.
- Уже семнадцать! Кхе-хе-хе! - засмеялся хрипло Скилур, а за ним и царевич с царевной залились тонкоголосыми смешками, отчего пожар на лице и ушах Савмака разгорелся ещё горячее. - Какие добрые сыны растут у вождя Скилака! Сотник Ториксак - один из лучших наших воинов, и этот, по всему видать, будет не хуже... Я вот тоже был охотник не из последних. Каких только зверей не добыл на своём веку! А такой вот матёрый чёрный волчара мне не попался ни разу... Должно быть, этот юноша избран богами для какого-нибудь славного дела, раз они послали ему такую редкую добычу...
Савмак внимал похвалам старого царя с застенчивой улыбкой, появившейся в уголках его по-детски припухлых губ.
- Ну, Савмак, садись возле Сенамотис. Дочка, подай нашему гостю подушку... И поведай нам, как же тебе удалось догнать и завалить этого чёрного волчьего царя.
Присев на указанном царём месте в двух шагах от царского ложа на поданную усмехающейся его смущению и робости царевной Сенамотис расшитую красивыми узорами седалищную подушку, Савмак начал чуть дрожащим от волнения голосом рассказывать о своём необычайном приключении, начиная с того момента, когда он вчера случайно услыхал у колодца в Таване от слуг вождя Госона о чёрном волке-оборотне. Видя, что все слушают его с неподдельным вниманием, Савмак скоро увлёкся своим рассказом, голос его окреп и зазвенел под полотняными сводами шатра, как туго натянутая тетива лука. Он поведал о своём приключении во всех подробностях, умолчав лишь о том, как уснул в засаде.
Когда он закончил, Скилур похвалил его за находчивость: не всякий бы в его положении нашёл верный путь к победе нам зверем! А Сенамотис, восхищённо огладив нежной ладошкой его золотистые кудри, попросила подарить ей этого царя всех волков - ей хочется покрыть его чёрной шкурой своё ложе. На миг растерявшись, Савмак поспешил заверить царевну, что с радостью пришлёт ей его выделанную шкуру, как только покажет волка в Таване своим родным.
- Молодец, парень! Иначе, кто же ему дома поверит! Кхе-хе-хе-хе! - опять рассмеялся Скилур, а за ним Палак и Гнур, и даже под хищным ястребиным носом царицы Атталы промелькнуло нечто похожее на улыбку.
Вошедшая в эту минуту в шатёр младшая царица Опия спросила, не пора ли подавать обед. Царь велел подавать: все уже, наверно, здорово проголодались, особенно наш юный гость, не державший во рту ни крошки со вчерашнего дня. В награду за упорство, находчивость и смелость, Скилур пригласил юношу разделить с ним приготовленный царицей Опией обед.
Двое слуг унесли савмакова волка обратно к шатру старшего бунчужного Тинкаса, а Опия и трое служанок внесли и расставили на ковре справа от царского ложа широкие блюда с самой обычной, привычной для любого пастуха едой и высокие узкогорлые кувшины с прохладным - из вырытой в северном склоне холма ямы - кислым бузатом, горьковатым пивом и сладким греческим вином. Кроме Савмака, обеих цариц, царевича и царевны, разделить трапезу с царём подсел и Гнур со своим робким учеником. Скилур приказал изголодавшемуся Савмаку не стесняться, есть и пить побольше. Набивая пустой желудок аппетитным нежным мясом и вкуснейшими пирогами, Савмак, в отличие от Палака и Гнура, чтобы не опозориться перед царём, старался особо не налегать на хмельные напитки, помня, как его развезло вчера на празднике в доме дяди.
Но и после обеда Скилур не спешил отпускать понравившегося ему юношу (ведь его замечательному коню требуется больше времени на отдых), предложив ему послушать сказание Гнура о столетнем Атее, который был не только самым могущественным из скифских царей, но и никем не превзойдённым охотником.
- Спой, сказитель, про гнев Искандера, Пеллипова сына! - шутливо поддержал отцовскую просьбу заметно повеселевший после сытного обеда Палак.
Взяв поданные учеником гусли, Гнур выронил их, затем, кое-как пристроив на жирной ляжке, стал бренчать по струнам непослушными пальцами: не ожидая, что вновь придётся сегодня петь, старик явно хватил лишку за обедом. Приготовившись всё же запеть, он раскрыл пошире рот и вдруг громко икнул, затем второй раз и третий, вызвав заливистый смех Сенамотис, поддержанный Палаком. Бросив виноватый взгляд на недовольно нахмурившего чело Скилура, он лишь беспомощно развёл руками, не в силах совладать с пьяной икотой.
Но тут на выручку деду неожиданно пришёл внук. Подобрав с ковра выпавшие опять из рук деда гусли, робкий подросток, тайно влюблённый в прекрасную царевну Сенамотис, на которую он, сидя в царском шатре, так и не осмелился взглянуть хотя бы украдкой, чуть слышно попросил:
- Повелитель! Позволь мне спеть про царя Атея. Я хорошо помню эту былину.
- Ну что ж, мальчик, спой, - разрешил Скилур, впервые обратив на него свой пристальный, проникающий в душу взгляд. - Послушаем, чему тебя успел научить этот старый пьяница.
СКАЗАНИЕ ОБ АТЕЕ
Много подвигов громких свершили наши с вами великие предки,
Далеко разнеслася по свету их побед громозвучная слава -
Всех врагов завсегда побивая, поражений не знали сколоты!
На бескрайних равнинах полночных процветало сколотское племя
Под рукой Колаксаева рода и не чаяло бед ниоткуда -
Колаксая златая секира и могучих богов благосклонность
Ему верной служили защитой. Много старых царей знаменитых,
Что сколотскую землю хранили, своё дело свершив безупречно,
Крепко спят под курганами ныне. Вот послушайте, братья-сколоты,