Русская пара — он рослый брюнет, с бородой, в светлом костюме, она — молодая еще женщина, стройная, в нежно-сиреневом платье, в соломенной, украшенной цветами шляпке, с зонтиком (погода на день не раз меняется, то жарко, а то подует ветер, небо затянет тучами, начнется дождь) — прогуливается под руку по Интерлакену, любуясь панорамой белых горных вершин. Делятся впечатлениями о красоте швейцарской природы, разговаривают о чем-то обыденном, — о повстречавшихся им господине с рыжими усами (наверно, англичанин?), о даме с надменным взглядом себялюбивой гордячки, о том, что нужно купить чая, но чаще вспоминают свою дочурку Веру — как она там без них, здорова ли, не случилось ли чего, упаси господь? Софья Карловна в письмах к тетиньке Элизе все спрашивает — как чувствует себя крошка, начала ли ползать, говорит ли — мама и папа? Родители обрадовались, что Верочка легко отвыкла от груди. Софи было приятно узнать, что отец Алексея Кондратий Артемьевич и мачеха Татьяна Ивановна навещают внучку.
Они совершали и более дальние прогулки. Позвякивая колокольчиками, щипали траву упитанные коровы. По каменистой дороге тарахтела тележка, которую тащил впряженный в нее здоровенный лохматый пес с равнодушными кроткими глазами, и рядом шел старик в выцветшей фетровой шляпе. И надо всем этим, над долиной с рекой, садами, виноградниками, над альпийскими лугами и склонами, возвышалась покрытая вечным снегом Юнгфрау.
Саврасов между тем начал с удовольствием работать. Он брал этюдник и устраивался где-нибудь в окрестностях Интерлакена, в заранее облюбованном месте. Жена сообщала в Москву: Алексей прилежно работает. Но нередко ему мешала погода — солнечные дни сменялись ненастьем, шел проливной дождь, вершины гор покрывались облаками.
Софи гуляла и одна, без Алексея, занятого своим привычным делом. Чувствовала она себя хорошо, посвежела и пополнела. Пребывание за границей пошло ей на пользу.
Они съездили во французскую Швейцарию, в Женеву, ведь там жил и работал знаменитый Калам, и Алексею хотелось с ним познакомиться. Плыли на пароходе по голубоватому Женевскому озеру, похожему на море в штилевую погоду, всматривались в далекий левый берег, туда, где вздымались, уходили ввысь громады Альп, глядели на правый берег, на котором расположены маленькие города Монтре, Веве, Лозанна, особенно красивая и нарядная, возвышающаяся над Леманом. Пароход делал остановки, приставал к берегу, и пассажиры могли осмотреть эти уютные городки.
Вот и дом в Женеве, где живет Александр Калам. Вошли. Представились. Метр был приветлив и любезен. Худой, с болезненным лицом, одноглазый (правый глаз он потерял еще ребенком).
Саврасов смотрел на прославленного живописца и литографа, который получал заказы со всей Европы и особенно много из России. Среди заказчиков Калама были вся императорская семья, украшавшая его полотнами залы своих дворцов, известные русские аристократы и богачи. В свое время и Саврасов не только делал копии с романтических пейзажей Калама, но, случалось, и сам писал для заработка картины в его манере и стиле. До нас дошло одно такое полотно — «Горный пейзаж при заходе солнца», в котором действительно в большей степени присутствует Калам, чем Саврасов. Среди художников в России было даже в ходу ироническое словечко «окаламиться».
Калама недаром называли певцом Альп, мастером альпийского пейзажа. Писал он исключительно природу Швейцарии, и ей лишь одной посвящены около 450 картин художника, не считая этюдов, и почти 600 листов литографий.
В творчестве Калама прослеживаются два основных сюжета, которые он варьировал множество раз. Один из них — типичный вид альпийской природы. Скалистый склон, поросший стройными пихтами, горный поток, который бежит, вспениваясь, среди камней. Водопад, низвергающийся с каменной кручи. Все это изображалось в разное время дня, в разную погоду, в час летней тишины и в бурю.
Второй сюжет — классические берега Женевского, Тунского и других озер Швейцарии: спокойное зеркало вод, вдали — все те же Альпы.
Все было в пейзажах Калама: точный, сделанный уверенной рукой рисунок, хорошо продуманная композиция, множество правдивых, метко подмеченных деталей, эффектный колорит, все было, но не было главного — дыхания живой жизни. Его картины чем-то похожи на театральные декорации — все красиво, изящно, романтически-приподнято, но заметны условность, надуманность. Мало искренности и отсутствует собственный, самобытный взгляд художника на природу.