Вот такая полная мешанина фактов и реальной истории.
Нет смысла в детальной точности рассматривать весь фильм Андрея Тарковского, списки «нереалий» будут расти с большой скоростью. Обычно в таких случаях применяется «примиряющая» всех формулировка, будто данная кинолента — это «не конкретное жизнеописание конкретного человека». Да ведь названа-то она — конкретным именем, в заголовке ведь не использована какая-нибудь абстрактная, «не конкретная» художественная метафора! Если же считать экранное творение Тарковского лишь только неким философским осмыслением наследия Андрея Рублева, его эпохи или современной России как таковой, то здесь мы получим еще более противоречивую картину. Достаточно красноречиво и метко звучат в этом смысле слова отца Александра Меня в одном из интервью, которые связаны с его восприятием творчества кинорежиссера:
«Тарковский был очень неоднозначен. К сожалению, мы с ним мало встречались, хотя и учились в одной школе. Он шел очень сложным и трудным путем. У него были увлечения разными восточными доктринами, и я видел в этом только одно: что этот творческий, мечущийся человек не мог найти истинно христианский источник. Вместо этого он читал разные теософские книги. Ведь мы выросли в сталинское время, жили, учились в школе. А что нам вбивали тогда в голову? Книги о религии мы могли доставать только из-под полы. Я читал церковные книжки из-под полы, а он доставал теософские, и что попадало, тем и питались. Но, как мне говорили, с ним впоследствии произошли определенные трансформации в сторону христианства, поэтому он завещал похоронить себя по-христиански.
Что касается его фильмов, то его «Жертвоприношение» я не понял. Мне показалось, что он что-то искал, но не нашел. А «Андрей Рублев» — это фильм, в котором он приблизился, еще не понимая, но уже чувствуя, к очень важным христианским истинам…
Когда мы говорим об ужасах нашего времени, мы часто забываем о том, что окружало создателя «Троицы», звенигородского «Спаса» и других икон. А окружало именно то, что показано в этом фильме. Да, жизнь бывает горькой и страшной, но «свет во тьме светит»…
Фильм «Андрей Рублев» заканчивается ликами, написанными самим Андреем Рублевым. Образ «Спаса Звенигородского», которого иногда называют и «Русским Спасом», созданный великим иконописцем и вдохновленный пригласившим его в Звенигород старцем Саввой Сторожевским, Тарковский поставит завершающим — «цветным» — кадром полностью «черно-белого» фильма «Страсти по Андрею» (это в советском кинопрокате он станет «Андреем Рублевым»), При съемках картины на столе Тарковского будет лежать книга о святом Франциске Ассизском — известном аскете, проповеднике бедности. И если академик Д. С. Лихачев написал свою известную работу «Сергий Радонежский и Франциск Ассизский», пытаясь сопоставить жизнь двух подвижников, связанных с понятием «Возрождение», то Тарковский по-своему решил проследить возможные пересечения путей аскетизма западного монаха и творчества русского инока. Задача была явно неудобоваримой, и разрешение ее не стоит считать чем-то сопоставимым с появлением вариантов раскрытия, скажем, теоремы Ферма.
Как бы то ни было, поиск образа духовного старца-подвижника у обители Саввы — в Сторожевском монастыре в Звенигороде — станет местом становления и прозрения героев кинорежиссера, их родным домом, который предстанет перед зрителем в виде некоего центра как невидимого духовного Космоса, так и всей материальной Вселенной.
Эту быль рассказывают так.
Однажды в Звенигород приехали отец Александр Мень и Александр Солженицын. Это были советские времена. Они не гуляли по окрестностям и не отдыхали, а просто искали некое «подходящее место». У писателя возникла одна неожиданная идея.
История была как странной, так и весьма скорой в своем завершении. Постоянно ожидающему ареста Солженицыну в 1970-е годы казалось, что крайне необходимо построить в святом месте Подмосковья небольшую церковь. Свою.
Затея почти немыслимая в те советские времена.
И она так и не осуществилась.
Старинные русские фотографии — удивительный мир, который открывает лучше любых рассказов панораму быта России начала XX века. На нескольких пожелтевших фото можно заметить великого певца — Федора Шаляпина. А на заднем плане — окрестности Звенигорода.
Знаменитый бас не один раз бывал в Саввино-Сторожевской обители. И не просто — «бывал», а жил при монастыре, в монастырской гостинице как паломник. Посещал службы, забирался на колокольни, приходил в укромный Скит, к месту подвигов преподобного Саввы.
В мае 1913 года отмечали Пасху — в Звенигородской обители. Шаляпины приехали на этот раз всей семьей. Супруга, сын Борис, дочери Ирина, Лидия и Татьяна. Все здесь были.
«Был на днях в Звенигороде, — пишет он сразу же по приезде Горькому, — ездил в монастырь преподобного Саввы, отстоял Христову заутреню и два дня лазил на колокольню и звонил во все колокола. Славно отдохнул и получил большое удовольствие. Был в гостях у монахов, которые отнеслись ко мне очень гостеприимно…»
Рассказывают, что был и такой случай. После очередных звонов в колокола Шаляпин прямо со звонницы пел перед всей монастырской братией и честными людьми оперные арии и народные песни. Благодаря уникальной природной акустике можно было не сомневаться, что слышно было и в самом городе Звенигороде.
Сначала он мечтал о Старой Руси. Много ездил по святым местам. Писал картины на исторические сюжеты.
Звенигород привлек его особенно. Это уже потом он напишет картину, где изобразит на фоне большого собора двух старцев. Собор очертаниями абсолютно схож с Рождественским в Звенигородском Сторожевском монастыре, а старцы явно отображают силуэты преподобных — Сергия Радонежского и Саввы Сторожевского, причем последний, для подтверждения имени своего, держит в руках свиток с крупной надписью: «Звенигород».
Образ древнерусского Звенигорода — символического идеального города символической идеальной Древней Руси — затем прочно овладеет его идеями. И попадя в горы Тибета, он начнет развивать концепцию построения универсального города для будущих жителей обновленного мира.
Мы не будем говорить здесь о сущности этих идей, разбирать или оценивать их. Одно лишь интересно нам в данном случае. Рерих избрал названием идеального града — Звенигород.
И сейчас некоторые последователи строят или пытаются строить этот Звенигород где-то в горах Алтая, в предгорьях Тибета, в районе Белухи. Довольно далеко от реального древнерусского прототипа. И совершенно забыв о том, что и на месте Древней Руси, в подмосковных «горах Сторожах» по сию пору остаются отпечатки великих духовных побед, коими всегда славилась русская святость.
Надо только «уметь» их замечать. Не уезжая далеко от дома.
Вот и вся премудрость.
Автору данной книги довелось лететь в том самолете, что перевозил («перелетал») прах Ивана Шмелева из-под Парижа — в Донской монастырь в Москве. Так русский писатель распорядился в своем завещании. И оно было исполнено.
А теперь вот… Звенигород. Память о преподобном Савве Сторожевском.
Не мог Шмелев пройти мимо такого святого старца. И не прошел.
Ну что за строки в его «Лете Господнем»!
«— Ах, хорошо… уж очень воздух!.. В рощи бы закатиться, под Звенигород… там под покос большие луга сняты у меня, по Москва-реке. Погоди, Ванятка… даст Бог, на покос поедем, большого покоса ты еще не видал… Уж и луга там… живой-то мед!.. А народ-то ласковый какой, Панкратыч?!.. Всегда от него ласку видел, крендель-то как на именины мне поднесли… а уж нонче как встретили, — вот это радость.