Он наступил на мокрую землю. Остался след – четкий, аккуратный – от ботинка 39-го размера, а мужчине полагается иметь никак не меньше 41-го. Пётр остановился, задумался, глядя, как вода медленно заполняет отпечаток, и след расплывается, меняет свои очертания. Вот он уйдет и след пропадёт, никто даже не вспомнит, что жил такой Петр, что был он худощав, что работал водителем на восемнадцатом маршруте и очень любил блестящие вещи. Мужчина, конечно, сдерживал себя, стеснялся своей тяги к блестяшкам, у него в салоне маршрутки даже украшений не было: ни скелетов, светящихся по вечерам, ни блестящих дисков, разрезанных на аккуратные пирамидки, ни даже иконок на приборной панели. Боялся перегнуть палку и эту самую метафорическую палку вовсе не трогал. Постоял над грязным следом минуту, а тот уже полностью исчез. Вздохнул и пошел дальше.
А вот его отец был настоящим человеком, его добрым словом вспоминал весь город, не такой уж и маленький город. С кем ни познакомишься – сразу спрашивают про отца, что сгинул несколько лет назад. Книги родителя не сходили с витрин тематических магазинчиков, люди все еще находили истину в его словах.
Петру отца тоже недоставало… Именно перед ним он чувствовал свою вину: что не стал кем-то значимым, даже не попытался. Всего-то был водителем маршрутки, который стесняется наклеить на бардачок блестящую наклейку.
Шел мужчина домой, жил мужчина хорошей жизнью, но тянул на плечах груз чужого величия, хотя сам был нужным и даже важным человеком в простоте своей.
Прогулка весной
Тогда особенно пышно цвели каштаны. Они стояли у дороги, усыпанные белыми свечками, и лениво шумели под теплым солнышком поздней весны. Светлана сидела, подперев щеку рукой, наблюдала, как покачивается оттопыренная ветка у дерева через дорогу.
– Понимаешь, у него и без меня все хорошо. Даже лучше, чем было до… Ну до всего… И, что в итоге? Представь, идёт Юра по улице с этой… Как ее? Астафьева? А я перед ними, и здрасьте: прошу любить и жаловать!
– Но… – подруга Катька нахмурилась, начала кончиками пальцев водить по шершавому белому столу летнего кафе. Столешница была немного липкой, но Катька, казалось, этого и не замечала. Темный взгляд блуждал где-то в пространстве под уличным асфальтом, а может, и глубже. Потом будто очнулась, выныривая из глубин внезапного размышления:
– В смысле – «только лучше»?
– Счастлив он тут, – раздражённо констатировала Светлана. – Давай, допивай свою колу, и пойдем уже.
– Не-е-т, – протянула Катька, – ты разве не поняла с первого раза? Нам только вместе можно. Как мы справимся с его заменой? А он?
– А что он? Мне кажется, эти твари его теперь не тронут… Они ведь Юрку в шаблон вернули, смысл дальше кошмарить? – Света поправила волосы и наконец-то оторвала взгляд от дерева. – Тут вполне себе мило, газировка дешёвая, воздух чистый, нет жути – вроде живого огня или конструктора из червей. Жить можно.
– А-а-а… – протянула Катька, совсем не готовая смириться с происходящим, – как же дом?
– Он его и не помнит, мы ведь с этого и начали разговор, – печально улыбнулась голубоглазая блондинка. – Вернёмся назад, в центр.
– Ладно, идем.
Девушки встали и, прежде чем официант успел принести счёт, исчезли.
Пахло сыростью, гудел замок на камере, или, скорее, – в прозрачном кубе. Внутри стоял парень, худощавый, со злым взглядом. Катька облегченно выдохнула, увидев эту картину. В кое-то веки повезло.
– Девчонки, выпустите? – пробубнил узник.
– Пошел ты! – Светка показала ему средний палец. Замещающий начал биться в камере, извергая гортанные звуки вперемешку с ругательствами. Блондинка улыбнулась Катьке, стоявшей рядом.
– А ты волновалась!.. Ладно, идем искать ученого, если он ещё жив…
– И все же, это неправильно, что мы Юрку оставили… – надулась Катька, но пошла за подругой по длинному-длинному подвалу.
А ты хочешь себе комнатного друга?
– Это всё, что вы можете предложить?– полный мужчина с сединой сидел за широким темным столом.