Прошло еще двадцать с небольшим.
Письмо. На конверте черно-белый отпечаток местности — полуразбитая, со времен войны знакомая часовенка в сопровождении осенних деревьев. От Георгиева.
Снова Старая Русса. Соборная сторона. Здесь, за рекой, — земля, которая со всем оставшимся городом находится в состоянии сообщающихся сосудов: что в городе убудет, то здесь — прибудет. Здесь все знакомые мне лица — на надгробьях. Кресты уходят за линию горизонта. Возраст печальных переселенцев — от 30 до 50.
Брожу по кладбищу — вижу живых, брожу по городу — вижу мертвых. В пустоте различаю голоса, улыбки, смех. За вечерними окнами — чужой уют. Кажется, растворится окно и кто-нибудь позовет по старой памяти.
За два дня никто не окликнул. Все — там, за рекой.
Этого города для меня больше нет.
Предупреждал же хороший человек, покончивший с собой:
По несчастью или к счастью
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места
Пенсионера Георгиева теперь тоже не узнают новые жители города. Увязая в кладбищенском глубоком снегу, мы тащимся меж крестов — два эпилога.
Гранитный монумент с пятиконечной звездой.
«Георгиев
Дмитрий Валентинович
1973—1997»
Сын.
Здравствуйте, мама и папа, я вернулся…
Речь не о казенном гражданском долге, а о воинском ремесле, что для армии надежнее. Еще в школе Дима тайком от родителей писал в военные училища. Выбрал Ленинградское высшее военное железнодорожное училище.
Уехал с тремя приятелями: Сергей Пошибайлов и два Павла — Горохов и Чайников.
Староруссцев с разных курсов и факультетов набралось немало. Дмитрий Георгиев сразу стал лидером, у всех земляков «в заступе»: штангист, рост — 185 см, вес — 90 кг.
— Дима, трудно? — спрашивали родители.
— А где не трудно?
Всех четверых направили в войсковую часть 33917 в Комсомольске-на-Амуре. Поселились в одной квартире. Лейтенант Георгиев возглавил роту хозяйственного обеспечения.
«29.01.96. Здравствуйте, мама и папа! Дома все окна заклеили, но в морозы чувствуем. С едой сейчас пока не очень хорошо: паек не выдают с сентября прошлого года, получку тоже задерживают. Ссуду пока не получил».
Писал правду. Но в каждом письме: «все нормально» — и это тоже была правда, потому что велик был запас жизненной прочности. Питался в скудной рабочей столовой, выручала рыбалка. Когда денежки подкопились, лейтенант купил по случаю тяжелую золотую цепочку, и она легла на мощную шею, как влитая.
Пролетело почти два года.
Утром 19 июля 1997 года Валентину и Светлане Георгиевым принесли телеграмму:
«Ваш сын скоропостижно скончался 19.07.97. Выражаю искреннее соболезнование. Прошу сообщить место захоронения. Ком. части 33917 Елькин».
Родители чуть не сошли с ума.
Несколько часов спустя — новый звонок в дверь, на пороге Димин друг Сергей Пошибайлов. Прибыл в отпуск.
Светлана Георгиева:
— Входит радостный: «Вам от Димы письмо и рыба в подарок». Мы плачем, в руках телеграмма. Он говорит: «Да Дима меня на вокзал провожал». Читаем: «Дела у меня идут хорошо». Мы подуспокоились: ошибка.
Через три дня два других друга, два Павла — Горохов и Чайников внесли в дом гроб.
Телеграмма обогнала часовые пояса. Если равняться на циферблат, после получения телеграммы Дима еще не был найден и оставался как бы жив целый час.
Утро в Старой Руссе куда позднее дальневосточного.
Когда Горохов и Чайников зашли в морг, цепочки на шее не было. «А откуда я знаю где? — сказал врач-патологоанатом. — Таким его принесли». Теперь уже оба Павла были «в заступе» у своего друга.
— Ты из своего морга больше не выйдешь, — сказали они. Патологоанатом неохотно отправился в соседнюю комнату и вынес массивную золотую цепь.
Командир Елькин, отправляя скорбный груз, заплакал:
— Какого офицера потеряли…
Версии
Родители просили командование части прислать документы, чтобы получить единовременное пособие. Долгие месяцы писали письма, слали телеграммы — тишина. Позвонили друзьям Димы. Те никак не могли найти лечебную книжку. Начальство не в курсе. Павел Горохов заглянул в батальон, куда был временно откомандирован Георгиев. Там, в служебном помещении, он и наткнулся на лечебную книжку, которая лежала вместе с уголовным делом, возбужденным по факту смерти. Офицер чужого батальона разрешил забрать все вместе, даже расписку не взял.