— Да, я являюсь автором следующего стихотворения контрреволюционного характера…
Далее — текст стихотворения о Сталине. По протоколам допросов выходит, что Мандельштам сам вызвался написать текст собственной рукой. На самом же деле у следователя стихи были.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
Только слышно кремлевского горца —
Душегуба и мужикоборца.
Мандельштам поправил: это первый вариант и подсказал 3-ю и 4-ю строки.
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Следователь записал стихотворение в протокол и предложил сделать это же Мандельштаму на отдельном листке.
Надежда Яковлевна не помнит фамилии следователя, называет его «Христофорыч». Теперь мы можем познакомиться с ним — оперуполномоченный 4-го отделения СПО ОГПУ Николай Христофорович Шиваров, специалист по писателям.
«Крупный человек с почти актёрскими — по Малому театру — назойливыми и резкими интонациями. Держался он, как человек высшей расы, презирающий физическую слабость и жалкие интеллигентские предрассудки… Я тоже почувствовала во время свидания, как постепенно уменьшаюсь под его взглядом».
Особой изобретательности Шиваров не проявлял.
— Для поэта полезно ощущение страха, оно способствует возникновению стихов, — говорил следователь Мандельштаму, — и вы получите полную меру этого стимулирующего чувства.
Следователь назвал стихи террористическим актом.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей…
Даже после смертельного выстрела в рот остается больше шансов выжить, чем после этих строк.
«ВОПРОС: Кому вы читали или давали в списках?
ОТВЕТ: В списках я не давал, но читал следующим лицам: своей жене; своему брату Александру МАНДЕЛЬШТАМУ; брату моей жены — Евгению Яковлевичу ХАЗИНУ — литератору; подруге моей жены — Эмме Григорьевне ГЕРШТЕЙН — сотруднице ВЦСПС; Анне АХМАТОВОЙ — писательнице, ее сыну Льву ГУМИЛЕВУ; литератору БРОДСКОМУ Давиду Григорьевичу; сотруднику зоологического музея КУЗИНУ Борису Сергеевичу.
ВОПРОС: Когда это стихотворение было написано?
ОТВЕТ: В ноябре 1933 года».
Христофорыч, подчеркивая, что ему прекрасно известно окружение Мандельштама, кто именно и когда бывал у него в доме, «выуживал по одному» имена. Об этом свидетельствует протокол допроса на второй день, 19 мая.
«В дополнение к предыдущим показаниям должен добавить, что к числу лиц, которым я читал контрреволюционное стихотворение, принадлежит и молодая поэтесса Мария Сергеевна ПЕТРОВЫХ. ПЕТРОВЫХ записала это стихотворение с голоса, обещая, правда, впоследствии уничтожить».
Странный подследственный подписывал протоколы, даже не перечитывая их. Следователь и поэт возвращаются к вчерашней беседе, и Мандельштам зачеркивает Бродского, «как показания, не соответствующие действительности и ошибочно данные при вчерашнем допросе».
Тут же, впритык, еще одно «дополнение».
«К.-р. произведение я читал также и НАРБУТУ В. И.»
Допросы по ночам (их было три), яркий режущий свет в камере (веки оказались воспалены до конца жизни) — общая система, можно сказать, рядовое тюремное явление. Истинные жестокости и пытки войдут в норму чуть позже, с 37-го.
Содержался поэт в «двухместной одиночке» — и вдвоём, и один: и то, и другое расшатывало психику. Сосед «консультировал», не давая отдохнуть, стращал обвинениями в заговоре и терроре, сообщал об аресте родных. Осип Эмильевич в ответ осведомлялся: «Отчего у вас чистые ногти?». Однажды сосед вернулся «после допроса», и Мандельштам заметил ему, что от него пахнет луком. Соседа пришлось перевести.
Оставшись в одиночестве, он рикошетом — от стены к стене, метался по камере.
Из протокола допроса от 25/V — 1934 г.
«ВОПРОС: Как складывались и как развивались Ваши политические воззрения?
ОТВЕТ: В 1907 г. я в эсеровском рабочем кружке проводил рабочие летучки. К 1908 г.— я начинаю увлекаться анархизмом.
Октябрьским переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков и это находит свое выражение в стихотворении «Керенский». Я идеализирую КЕРЕНСКОГО, называя его птенцом Петра, а ЛЕНИНА называю временщиком.