Автомат справа, глушивший меня своей близостью, вдруг смолк, и только эхо его резкой стучащей скороговорки продолжало колотиться и ушах. Приподнявшись на руках, сосед (не помню его фамилии — он из старожилов, все они были несловоохотливы и с нами, «сосунками», не очень-то общались) неподвижно уставился в темноту, ожидая что-то, и вдруг, вроде отрицая все на свете, замотал головой. Кровь хлынула из носа и рта ручьем, он рухнул.
Тащу из-под него автомат, весь в липкой теплой крови с комками земли и снега. Кажется, сейчас, отплевываясь, он заорет: ты что, обалдел что ли? Вместе с ремнем вытягиваю руку, и она, рвано вздрагивая, вдруг совершенно безразлично отпускает автомат… Весь диск изжеван попаданием роя пуль. Странный, фырчащий звук над головой… Что-то шлепнулось рядом. Граната! Обхватил голову, поджал ноги… ждать не пришлось… Взрыв за моим павшим соседом — он оградил меня. Рубленая тряска автомата. «Не-е-ет, нет — так нельзя…» Как кляп в рот — захлебнувшись, автомат умолк, продолжая колотиться в судорожных руках… Какое-то мгновение сознание ничего не фиксирует — его нет. Что — все?.. А вот опять вижу, слышу… Рву затвор на себя — привычно напрягаюсь, ожидая напор давления выстрелов — диск пустой!..
Какие-то неясные быстрые тени, скользкими силуэтами метнувшись в сторону, исчезли, оставив загадку и страх: показалось или было? И что это? Опять разрывы, но много дальше: перестарались, слишком подползли, наверно… В них уже вызрела уверенность, решимость: вот сейчас, уже в следующее мгновение расстрелять в упор, смести, стереть, убрать. Отрывисто и нагло громко, вроде пытаясь догнать, что-то пронеслось в долине по-немецки. Темная полынья, вскочив, ожила… Вопль с каждой секундой усиливался, набирая силу, черная масса, неистово взревев, колыхнулась и бросилась на нас! «ОГОНЬ! ГРАНАТЫ! ГРАНАТЫ!» — раздирал темноту хрип за спиной… Одна за другой летели они навстречу орущей бледной темноте… Но это уже не спасало нас. Все. Конец.
Вдруг — огонь, грохот орудия рядом. Ошалев от отчаяния и мелькнувшей надежды жить, мы дурными, истошно-дикими голосами тоже что-то такое вопили, отдаленно напоминающее «ура». Черная лавина внизу сбилась, распалась на части, вой оборвался, кто ринулся в снег, кто, повернув, бежал обратно, основная темная масса в растерянности топталась на месте, казалось, обиженно смотрела в нашу сторону. Орудие разразилось еще четырьмя-пятью едва ли не слитыми в единый залп выстрелами, лежа мы завыли уже более определенно и внушительно. Более дикого ора никогда в жизни больше не слыхивал… Уж не было видно бледно-серых размывов лиц и черная плотность разрывалась, тая во тьме. Надолго ли, но деревню и жизнь пока — отстояли.
Поистине нужно было обладать недюжинным запасом душевных сил, чтобы продолжать жить, видеть, говорить, чувствовать после случившегося в ту ночь, и хоть никто не знал, да и не мог знать, что барьер перейден, кризис миновал, но все, что суждено было пройти оставшимся в живых, было невероятным настолько, что преодолеть его было под силу лишь совершенно бездушным или таким, какими стали мы к исходу той долгой ночи… Прибитые тишиной, мы ждали рассвета, наивно надеясь, что его приход избавит нас от предстоящей заведомо обреченной схватки.
Дело в том, что нас осталось четверо.
1993 г.
Поэты и палачи
Некрополь
В середине прошлого года «Известия» опубликовали серию очерков «Смерть Осипа Мандельштама» (№№ 121—125) о трагической судьбе поэта, его последних днях.
По нынешним временам — усталости и безверия, озлобленности и жестокости — читательских писем пришло более чем достаточно. В ожидании, когда иссякнет почта, в ожидании последней читательской строки минул год — срок почтенный.
Часть писем точно отражает первобытное, окопное состояние умов. «О. Э. Мандельштам ни поэтом (бомж, бродяга, нищий), ни русским (еврей), ни тем более великим не был. Стремление называть своих «великими русскими» вы переняли, очевидно, от геббельсовской пропаганды: чем чудовищнее ложь, тем больше ей поверят. В. Петров, Москва». «Газета думает точно в жидовском плане. Судя по составу, редакционному коллективу «Известий» мало русского народа, это видно невооруженным глазом. Э. Шиманский, рабочий-ветеран, Краснодар». «Давайте публикации «Памяти». А. Кренемецкий, Киев». В претензии и другая сторона: «С избытком написано о неаккуратности, неряшестве поэта… Пошто так? Достоверно ли то, о чем говорил солагерник: большинство из лагерного начальства — евреи? Досадно, что издавна на евреев привыкли «собак вешать». Д. Каган, Ашхабад». «Еще неизвестно, что хуже — зоологический антисемитизм черносотенцев или воинствующий безоглядный сионизм! Р. Серов, Можайск».