Кроме состояния ума, есть и состояние души — тех, чьи судьбы оказались сродни. «Мы с мужем горько плакали, т. к. сами относимся к тем миллионам сирот, отцы которых были безвинно погублены коммунизмом. Мы родились и жили в тихой деревне Кустовница на Белорусском Полесье. Из сотни дворов семьдесят с лишним лучших мужчин-работяг были расстреляны в подвалах Мозырского НКВД в 1937—38 годах. Молодые вдовы работали от зари до зари в колхозе имени Сталина и десятилетиями ждали мужей. Сколько было надежды и слез… В. Козлова, Бобруйск». «Мой муж Титов Петр Иванович прошел такой же тяжкий путь через Владивосток, потом семь лет отбывал срок на Колыме (статья 5, п. 10). Хотя жизнь была нелегкой, пока вот живем. Мужу 80 лет, в браке мы 43 года. Но он до сих пор не реабилитирован. Он обратился в Саратовскую прокуратуру, оттуда направили уголовное дело мужа в Прокуратуру России — 2 октября 1991 года №13 — 41—91—554 с. …Муж потом трижды обращался в Прокуратуру России, ни на одно письмо ответа не получил. Без реабилитации он не имеет права получать полную пенсию. Я не только от себя пишу, но и, как выяснилось в местной прокуратуре, от многих и многих… У этих людей нет времени ждать. А. Сукачева. Ижевск».
Публикации вызвали заметный резонанс далеко за пределами России. Другие берега: в письмах издалека — ни баррикад, ни ядовитой пены; ни личной ущемленности и драмы. Сострадание — в чистом виде, к поэту отнеслись как к поэту.
Из США прислал письмо Рошелл Рутчайлд — директор Русской школы Норвичского университета: «Благодарим редакцию газеты… Ваши публикации — еще одна страница в разработке темы, которой был посвящен международный симпозиум Норвичского университета, — «Литература и власть». На специальном вечере, посвященном памяти О. Э. Мандельштама, обзор ваших публикаций сделал проф. О. Чубайс. Неизвестные ранее сведения о последних днях жизни поэта поражают своей страшной будничностью, рутинной обыденностью и полным обезличиванием человека».
Английская газета «Обсервер» попросила «Известия» приобрести права на использование очерков о Мандельштаме. Другая газета — израильская занялась перепечаткой без ведома «Известий», по-пиратски. Обратились с предложениями о сотрудничестве издатели из Франции.
Профессор Сорбонны Вероника Лосская специализируется на творчестве Мандельштама, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, выбор — безупречный. До сих пор, рассказывая студентам о последних минутах жизни Осипа Мандельштама, она читала рассказ Шаламова «Шерри-бренди», в котором писатель на основе собственного лагерного опыта художественно домысливает смерть Мандельштама. Талантливая лагерная проза сама по себе приводила студентов в священный трепет.
Теперь у профессора появилась наконец возможность говорить, как было все на самом деле. Теперь студенты Сорбонны — французы, американцы, немцы, англичане, теперь они узнают об Иване Никитиче Ковалеве, благовещенском пчеловоде, добром, смиренном, малограмотном человеке, который не прочел ни одной строки своего соседа по нарам и который, как верная русская няня, до последнего дня кормил поэта с рук.
«Безумцу еврею продлил дни бывший пасечник, зэк Иван Никитич Ковалев. Это знамение, что именно сейчас, когда, сдается, все в нашем доме втянуты в беснование развала и междоусобия, к нам протянулся луч из того барака, загрызаемого тифозными вшами. М. Гефтер, Москва».
Где еще в мире, в каком отечестве у поэзии такая судьба.
«Воронок» развернулся.
Приказали сойти.
Переулок уткнулся
В запасные пути.
Выступают из мрака
рельсы… Скоро гуртом
Мы по ним к вагонзаку,
Спотыкаясь, пойдем.
С сундучками, мешками —
Всем своим, что с собой,
Будет часто пинками
Подбодрять нас конвой.
Это из «Московской поэмы» Наума Коржавина, который в 1947 году был арестован, восемь месяцев провел в следственной тюрьме на Лубянке и затем отправлен в Карагандинскую область. Освобожден в 1954-м по амнистии.