Генерал-писатель Костарев (а не Костырев, как называет его Надежда Яковлевна) под предлогом уплотнения и под поручительство Ставского был вселен в кооперативную писательскую квартиру к Мандельштамам (за которую они уже внесли крупные деньги). Пока Мандельштамы находились в Воронеже, Костарев сумел досрочно сменить временную московскую прописку на постоянную («Для Костырева,— объяснил управдом,— нам велели сделать исключение»). А перед возвращением Мандельштамов он сумел вообще выписать Надежду Яковлевну. Занял квартиру, выбросив хозяев на улицу.
При чем тут Фадеев?
Писатель, литературный исследователь Игорь Волгин извлек на свет любопытное письмо Фадеева школьному другу: «Здесь в Москве кое-кто из дальневосточников прибавился. Например, появился поэт Никола с супругой…»
«Поэт Никола» — Николай Константинович Костарев, друг Фадеева еще по незапамятным партизанским походам.
Посмотрите, травили, гнали и добивали поэта не просто соратники Фадеева, но его ближайшие друзья: Павленко — доносчик, Шиваров — инквизитор, Костарев — писатель и генерал одновременно, тесно сотрудничавший с органами ОГПУ—НКВД…
Они с его, Фадеева, ведома травили и убивали, а он, ангел смерти, — оплакивал.
Помните, как они презирали поэта, помните Шиварова? «Крупный человек с почти актёрскими — по Малому театру — назойливыми и резкими интонациями он не говорил, а подчеркивал мрачно и угрожающе. Всем своим видом, взглядом, интонациями он показывал, что его подследственный — ничтожество, презренная тварь, отребье рода человеческого. Держался он как человек высшей расы, презирающий физическую слабость и жалкие интеллигентские предрассудки».
Страшная погоня. Жертву преследовали жертвы.
Насколько же чахлый поэт — кожа да кости, да еще душа — в конце погони оказался сильнее их — сытых, сильных, самоуверенных, — тех, кто по пятам гнался за ним.
Вместо эпилога
Все на свете имеет начало, в том числе и писательские доносы, без которых убийства невозможно поставить на поток.
Литературная специализация на Лубянке была налажена отменно. Таких, как Шиваров, было достаточно. В середине мая 1934 года обыск на квартире Мандельштама и арест производил среди прочих некий Вепринцев — рядовой оперативного отряда. Три с половиной года спустя, осенью, если точно — 28 октября 1937 года, если еще точнее — поздно вечером, Вепринцев уже в качестве старшего прибыл с группой НКВД в Переделкино. Он предъявил ордер на обыск и арест Бориса Пильняка.
Среди доказательств вины в следственном деле Пильняка хранился и этот документ:
«НАШЕ ОТНОШЕНИЕ
Повесть о «Красном дереве» Бориса Пильняка (так, что ли?), впрочем, и другие повести и его, и многих других — не читал.
К сделанному литературному произведению отношусь, как к оружию. Если даже это оружие надклассовое (такого нет, но, может быть, за такое считает его Пильняк), то все же сдача этого оружия в белую прессу усиливает арсенал врагов.
В сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене.
Надо бросить беспредметное литературничанье.
Надо покончить с безответственностью писателей.
Вину Пильняка разделяют многие. Кто? Об этом — особо.
Например, кто отдал треть федерации союзу пильняков?
Кто защищал пильняков от рефовской тенденциозности?
Кто создавал в писателе уверенность в праве гениев на классовую экстерриториальность?»
Знакомая манера изложения. Помните, донос Ставского на Мандельштама: «часто бывает у своих друзей… литераторов». «Его поддерживают…» «В защиту его открыто выступают Валентин Катаев, Прут и другие литераторы…» Здесь — «Вину Пильняка разделяют многие… Об этом особо…»
Однако документ, уничтожающий Пильняка, похлеще доноса Ставского: там — «похабные клеветнические стихи» и «антисоветская агитация», здесь напрямую — «оружие», «фронтовая измена», «арсенал врагов».
Кто же автор? Никогда не угадаете.
…Владимир Маяковский. 3а год до самоубийства.
Ставские и Павленко понесли эстафету дальше.
Осенью 1939 года три самостоятельных отдела ЦК ВКП(б) — агитации и пропаганды, печати и издательств, культурно-просветительных учреждений — были объединены в Управление пропаганды и агитации (УПА). Монополизировал УПА возглавивший его Жданов. Человек занятый — секретарь ЦК, первый секретарь Ленинградских обкома и горкома, — он перепоручил дело своему младшему единомышленнику Г. Александрову, который и внедрил новый окололитературный жанр. Он стал обращаться к видным писателям с вполне невинной, очень вежливой просьбой — прочесть какое-либо произведение и высказать свое мнение. Письменно. Это вроде как даже делало честь новому руководителю: не считая себя большим специалистом, оберегал авторские произведения от собственной вкусовщины. От художественных оценок до идейно-политических дистанция оказалась микроскопическая. Как ни печально, желающих писать рецензии для ЦК оказалось много.