«На горизонте виден городок, — записали они в дневнике, — нельзя сказать, что он очень живописен, но посмотрим, какова его душа, какие люди здесь живут…».
В Апрелевке они пришли на завод грампластинок, познакомились с историей его, с производством, с заводскими передовиками.
В Бабёнках они увидели, как из липовой чурки рождается игрушка. Здесь ребятам предстояло выполнить краеведческое задание ВДНХ — выяснить состояние народных промыслов. Они разыскали старожилов, узнали, что раньше бабенские мастера славились на весь мир, завоёвывали на международных выставках золотые и серебряные медали, а сейчас мастерство теряется (делали, к примеру, 50-местные матрёшки, а сейчас даже вдвое меньше никто не выточит). Куда девалось мастерство, где наследники? Дотошные школьники пытаются разобраться.
В Мещерском у них было ещё одно задание — от Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Группа разделилась надвое: художник, картограф, кино- и фотокорреспонденты отправились делать картографические съемки бывшего парка князей Трубецких, а другая группа пошла «собирать материалы». Вот что записали они в дневнике:
«4 июня 1894 года на съезде врачей в Мещерском был А. П. Чехов. В Мещерском был Л. Н. Толстой.
Парк, посаженный по приказу князя Трубецкого, разбит в свободном английском стиле. В парке пасутся коровы.
…Мы поражены равнодушием совхоза к памятникам старины. Необходимо взять парк под охрану».
Обо всем этом ребята, вернувшись в Москву, напишут потом в Общество охраны памятников. А пока они заканчивают страничку дневника: «Данные нам помог собрать местный житель Белов Анатолий Васильевич».
Так просто на бумаге: «…помог собрать». А на деле Белов оказался болен. Ребята пошли к нему прямо в больницу. Дежурная медсестра им помочь не смогла, главврач отделения их не пустил. Тогда они явились в кабинет главврача больницы В. А. Бакульцева. Он был любезен, пригласил больного Белова к себе в кабинет, здесь и состоялся разговор. Анатолий Васильевич рассказывал о родном крае подробно, увлекательно, с чувством. Главврач потом благодарил ребят:
— Спасибо, я не знал таких подробностей о своем крае и не знал, что такой замечательный человек лежит у нас в больнице.
…Так они шли, знакомились с людьми и событиями, и природа сопровождала их, пока не пришли они наконец к огромной поляне у деревни Тростники, где ждал их слет.
Это был целый палаточный город. Когда я приехал сюда, оставалось два дня до закрытия. Шли последние соревнования, ребята бегали кроссы, ходили в лесу по азимуту, преодолевали завалы. Под проливным дождём по тонкому бревну перебирались они через мутную реку, сваливались в воду, снова шли и снова падали, и невольно подумалось: увидели бы сейчас своих детей мамы…
Ребята из 209-й школы подводили итоги, между тем главная победа была уже одержана: никто не вернулся с полпути в этом трудном походе, никто не заболел, наоборот, окрепли.
— Вы знаете, сколько даёт этот поход ребятам, причём ненавязчиво, исподволь, — рассказывал Тартаковский. — Идём по лесу, кто-то выругался — банку тушенки ему сразу же в рюкзак: в наказание. А дома сколько бы слов попусту на это потратили. Или отношение к природе взять. Посмотрите… — Тартаковский кивнул в сторону ребят, — видите?
Ребята тушили костёр, расчищали черный квадрат земли. Дёрн с этого места аккуратно был ими срезан и все это время хранился неподалёку у деревца, дети каждый день поливали его, чтобы он жил. Сейчас они аккуратно укладывали куски дёрна на прежнее место, где был костёр. И снова земля жива и зелена.
Потом все сидели поздно вечером вокруг свежего дёрна, как прежде вокруг костра. Тартаковский тихо рассказывал, как в войну он устраивал командный пункт под вывороченной сосной. Как сразу после войны был у него класс, в котором учились 43 человека, и из них 39 — без отцов.
— Жаль, что из школы уходим, — сказал кто-то в темноте.
— А вы его на второй год по немецкому оставьте, Лев Иосифович.
— Да я бы вас всех, ребята, оставил, — вздохнув, сказал завуч.
За полночь, когда палаточный город спал, все поле и лес вокруг покрыла лёгкая фата тумана. Ночной чистый воздух, ширь и этот туман заставляли верить в любое чудо.
Чудо и произошло. В тумане, с каждой минутой все более молочном, поплыла от реки песня Леля… Среди тех минут, которые запомнятся в жизни, будут, наверное, и вот эти: ночь, лес, туман, привидение — Лель.
Внизу, у реки, сидела молча компания. Шагах в десяти от них, прислонившись к дереву, пела женщина.
«Не может быть, — говорил потом утром Тартаковский, — я сначала думал: приснилось, потом решил — приёмник.