- Да ерунда... Иногда чувствуется легкое недомогание...
- Ну так вот... Легкое недомогание! - Саша даже развел руками и привстал на месте. Тень от его голой фигуры поднялась на стене. - А потом, ласково улыбнулся он, - присоска все равно отстанет... И надеюсь, в смысле следующего воплощения будет более удачлива... Недомогание! Да я бы на вашем месте согласился таскать на себе сотни две таких душ-присосок, чем породить, а потом кормить одного такого паразита. Я бы прыгал с такими присосками с вышки, как спортсмен, - загорелся вдруг Саша, соскочив со скамьи и бегая вокруг Катеньки в парной полутьме комнаты. - Да я бы сделался космонавтом! Оригиналом, в конце концов! Шостаковичем! А сколько нервов стоит воспитать этакого появившегося паразита?! Ведь в наших условиях - это черт знает что, сверхад, Беатриче навыворот! Себя, себя любить надо!
Как ни странно, такие доводы неожиданно подействовали на Катеньку, и она успокоилась.
...Часа через полтора три вдребезги пьяных существа, хватая руками темноту, выскакивали из баньки. На одном промокло пальто. Другое потеряло шапку. Третье было босиком. Но из всех трех уст раздавался вопль:
Прожить бы жизнь до дна,
А там пускай ведут
За все твои дела
На самый страшный суд.
...Одинокие прохожие и тараканы пугались их вида... А вскоре за ними из двери баньки юркнула фигура старика Коноплянникова. Бессмысленно озираясь, он ел голову мокрой кошки. Это был его способ прожигания жизни.
Валюта
Шел 1994-й год. Зарплату в этом небольшом, но шумном учреждении выдавали гробами.
- Кто хочет - бери, - разводило руками начальство. - Денег у нас нету, не дают. Мы ведь на бюджете. Хорошо хоть гробы стали подворачиваться, лучше ведь гроб, чем ничего.
- Оно конечно, - смущались подчиненные. - Стол из гроба можно сделать. Или продать его на базаре.
- Я никаких гробов брать не буду, - заявила Катя Тупикова, уборщица. Лучше с голоду подохну, а гробы не возьму.
Но большинство с ней были несогласные, и потянулась очередь за гробами. Выдавали соответственно зарплате и, конечно, заставляли расписываться.
- У нас тут демократия! - кричало начальство. - Мы никого не обманем.
- Гробы-то больно никудышные, - морщился Борис Порфирьевич Сучков, старый работник этой конторы, - бракованные, что ли. Ежели что, в такой гроб ложиться - срам.
- А куда денешься, - отвечала юркая энергичная девушка-коротышка. - Я уже на эту зарплату два гроба себе припасла. Случись помру, а гробы у меня под рукой.
- И то правда! - кричали в очереди. - Мы свое возьмем, не упустим.
Борис Порфирьич покачал головой в раздумье. Был он сорокапятилетним мужчиной работящего вида, но с удивлением во взгляде.
В очередь набились и родственники трудящихся, ибо гробы, как известно, предмет нелегкий, и некоторым тащить надо было километров пять-шесть до дому, а кругом ведь живые люди, еще морду набьют... мало ли что.
Борис Порфирьич пришел один, без жены и сына, но с тачкой. На тачке он бы мог целое кладбище перевезти. В молодости он грешил пьянством, и тогда его папаша нередко забирал своего сына Борю из пивной на тачке. С тех пор эта тачка и сохранилась, хотя раз ее чуть не разгрызли злые собаки. Но самого Борю не тронули. Теперь тачка служила ему для перевозки гробов. Она и сама напоминала гроб, но с какой-то фантастической стороны.
Нагрузившись (гробы были дешевые, что тоже вызывало у трудового народа подозрение), Борис Порфирьич поехал домой. По дороге заглянул в пивную, опрокинул малость и продолжил путь.
Дома за чаем обсуждали гробы. Приплелся даже сосед, зоркий пожилой мастер своего дела Мустыгин.
- А нам чайниками дают! - крикнул он.
- Чайниками лучше, - умилялась полная, мягкая, как пух, Соня, жена Бориса Порфирьича. - Как-то спокойней. Все-таки чайник. А тут все же тоскливо чуть-чуть. Вон сколько накопилось их, так и толпятся у стены, словно пингвины.
- Чего страшного-то, мать! - бодро ответил сынок ихний, двадцатилетний Игорь. - Бревно оно и есть бревно. Что ты умничаешь все время?
- Брысь, Игорь, - сурово прервал его Борис Порфирьич, - щенок, а уже тявкаешь на родную мать!
Между тем Мустыгин осматривал гробы.
- Гробы-то ношеные! - вдруг не своим голосом закричал он.
- Как ношеные?! - взвизгнула Соня.
- Да так! Использованные. - Мустыгин развел руками. - Порченые, одним словом. Из-под покойников. Что, я не вижу? Да и нюх у меня обостренный. Я их запах, мертвецов-то, сразу отличу...
- Не может быть, - испуганный Сучков подскочил к гробам. - Вот беда-то!
- Горе-то какое, горе! - истошно зарыдала Соня.
- Молчи, Сонька! Я до мэра дойду! - И Сучков близоруко склонился к гробам.
Мустыгин покрякивал, поддакивал и все указывал рабочей рукой на какие-то темные пятна, якобы пролежни, а в одном месте указал даже на следы, дескать, блевотины.
- Первый раз слышу, чтобы покойники блевали, - взвилась Соня. Сын ее, Игорь, в этом ее поддержал. Но Сучков-отец думал иначе.
- Просто бракованные гробы, - заключил он. - Как это я не заметил!
- А если блевотина? - спросил Игорь.
- Могли ведь и живые наблевать, - резонно ответил Сучков. - С похмелюги и не то бывает. Ну, забрели, ну, упали... Подумаешь, делов-то.
- Да почему ж блевотина-то? - рассердилась Соня. - Что она, с неба, что ли, свалилась?
- Тише, тише, - испугался Мустыгин, - не хами.
- А во всем Костя Крючкин виноват, - зло сказал Борис Порфирьич. - Он выдавал зарплату. И подсунул мне запачканные. Друг называется! Предал меня!
- Да он тебе всегда завидовал, - вставила Соня. - Из зависти и подсунул.
- Обидно! - покачал головой Мустыгин. - Гробы должны быть как надо... Это же валюта, - и он вытянул губу. - Раз вместо зарплаты. К тому же международная! Везде ведь умирают - на всем земном шаре.
- Я этого Коське никогда не прощу, - твердо и угрюмо заявил Борис Порфирьич. - Морду ему вот этим облеванным гробом и разобью.
- Обменяй лучше. По-хорошему, - плаксиво вмешалась Соня. - Зачем врага наживать? Он тебе это запомнит.
- Конечно, папань, - солидно добавил Игорь. - Скажи, что, мол, ты, Костя, обшибся, - трусливо заволновалась Соня. - Со всяким бывает. И давай, мол, по-мирному. Сменяй гробы, и все тут. Эти ведь не продашь, даже самым бедным... Только гроб ему в харю не суй, слышь, Боря?