— Согласен, — сказал Бейли. — Я всего лишь землянин и в роботах ничего не понимаю, а приказы, которые приводил в пример, сформулировал условно. У солярианина, я уверен, это получилось бы куда лучше.
Либич, как будто не слыша, громко сказал:
— Если робота можно хитростью заставить причинить вред человеку, это означает только то, что позитронный мозг нужно совершенствовать. Следовало бы, собственно, усовершенствовать человека, но это не в нашей власти — значит, надо повышать дуракоустойчивость робота. Мы прогрессируем. Наши роботы стали разнообразнее, профессиональнее, способнее и безвреднее, чем были век назад. А через сто лет мы добьемся ещё большего. Зачем заставлять робота управлять машиной, если можно снабдить позитронным мозгом саму машину. Это специализация, а возможна и универсализация. Почему бы не создать робота со съёмными и сменными конечностями? А? Если бы…
— Вы единственный роботехник на Солярии? — прервал его Бейли.
— Не говорите глупостей.
— Я только спрашиваю. Доктор Дельмар, например, был единственный… э-э… фетоинженер, не считая его ассистентки.
— На Солярии около двадцати роботехников.
— И вы — лучший?
— Лучший, — ответил Либич без ложной скромности.
— И Дельмар работал с вами.
— Да.
— Насколько я понимаю, перед смертью он собирался прервать ваше сотрудничество.
— Ничего похожего. Кто подал вам эту мысль?
— Сдаётся мне, он не одобрял вашего холостого образа жизни.
— Наверное. Он был истинный солярианин. Но это не влияло на наши деловые отношения.
— Чтобы сменить тему: вы ведь не только разрабатываете новые модели, но также выпускаете роботов и ремонтируете их?
— Производством и ремонтом занимаются в основном сами роботы. В моём имении есть большой сборочный завод и ремонтная мастерская.
— Ремонтировать роботов очень сложно?
— Очень просто.
— Значит, техника ремонта недостаточно развита?
— Это вовсе не так.
— А как же тот робот, что присутствовал при убийстве доктора Дельмара?
Либич отвёл глаза и сдвинул брови, будто в глубокой печали.
— С ним ничего нельзя было сделать.
— Так-таки ничего? Он совсем не мог отвечать на вопросы?
— Ни на один. Бесполезно было и пробовать. Позитронный мозг замкнуло необратимо. Не осталось ни одной неповрежденной схемы. Поймите — он был свидетелем убийства, которому не мог помешать.
— А почему, кстати?
— Кто знает? С ним экспериментировал доктор Дельмар. Я не знаю, в каком умственном состоянии находился робот. Дельмар, например, мог ему приказать приостановить все операции, пока исследовалась одна определённая схема. Если кто-то, кого ни доктор Дельмар, ни робот ни в чём дурном не подозревали, вдруг совершил смертоносное нападение, должно было пройти какое-то время, чтобы потенциал Первого Закона в мозгу робота преодолел блокирующий приказ Дельмара. Время задержки зависит от способа нападения и от формулировки приказа. Могу вам подобрать ещё с дюжину причин, по которым робот не мог помешать убийству. Так или иначе, Первый Закон был нарушен, оттого и сгорели все схемы в позитронном мозгу.
— Но если робот физически не мог помешать убийству, разве он несет за это ответственность? Разве Первый Закон требует невозможного?
Либич пожал плечами:
— Первый Закон, несмотря на ваши попытки умалить его, защищает человека до последнего. Он не допускает исключений. Если Первый Закон нарушен, робот погибает.
— Это универсальное правило, сэр?
— Такое же универсальное, как и сам робот.
— Вот я и узнал кое-что.
— Тогда узнайте кое-что ещё. Ваша гипотеза убийства как серии безобидных в отдельности поступков роботов в деле Дельмара не срабатывает.
— Почему?
— Дельмара не отравили — его ударили по голове. Кто-то должен был нанести удар, и нанесла его человеческая рука. Ни один робот не возьмет дубинку и не размозжит человеку череп.
— А если робот нажал безобидную кнопку и на голову Дельмара упал замаскированный груз?
— Землянин, — кисло улыбнулся Либич, — я был на месте преступления. И не пропустил ни одного выпуска новостей. Убийство на Солярии, знаете ли, дело нешуточное. Я точно знаю, что на месте преступления не было никаких механизмов, никаких падающих грузов.
— И никаких тяжелых предметов.
— Вы сыщик, вот и ищите.
— Если исключить причастность роботов к смерти Дельмара, кто же тогда виновен?
— Известно кто! — крикнул Либич. — Его жена! Глэдия!
Тут, по крайней мере, наблюдается полное единодушие, подремал Бейли. Вслух он сказал:
— А кто же тогда с таким искусством заставил роботов отравить Грюера?
— Ну, наверное… — начал Либич и осекся.
— Не думаете же вы, что убийц было двое? Если Глэдия виновна в одном преступлении, она виновна и в другом.
— Да. Должно быть, вы правы. — Либич вновь обрел уверенность. — Без сомнения, так оно и есть.
— Без сомнения?
— Никто другой не мог настолько близко подойти к Дельмару, чтобы убить его. Он допускал присутствие посторонних не больше, чем я, только для жены делал исключение — а я никаких исключений не делаю. Тем умнее с моей стороны, — рассмеялся он.
— А ведь вы хорошо её знаете, — резко сказал Бейли.
— Кого?
— Её. Ту, о ком мы говорим. Глэдию!
— Кто вам сказал, что я знаю её ближе, чем кого-либо? — Либич чуть-чуть, на дюйм, ослабил застежку у воротника, чтобы легче было дышать.
— Сама Глэдия. Вы вместе ходили на прогулки.
— Так что же? Мы были соседи. Это в порядке вещей. Она мне казалась приятной особой.
— Значит, вы себя хорошо чувствовали в её обществе?
— Беседы с ней помогали снять напряжение, — пожал плечами Либич.
— О чём вы разговаривали?
— О роботехнике. — В голосе Либича прозвучало легкое недоумение: о чём же, мол, ещё?
— И она поддерживала разговор?
— Она ничего в этом не понимала. Ни аза! Но слушала. Сама она забавляется какой-то ерундой с силовыми полями — называется полевая колористика. Меня эти глупости выводят из терпения, но я тоже слушал.
— Личных контактов у вас не было?
Возмущенный Либич промолчал.
— Она вам нравилась? — Бейли попытался с другой стороны.
— Что?
— Она привлекала вас? Физически?
Веко Либича подтянулось и стало на место, губы скривились.
— Грязная скотина, — буркнул он.
— Ладно, попробуем иначе. Когда Глэдия перестала казаться вам приятной? Вы сами употребили это слово, если помните.
— О чём вы?
— Вы сказали, что находили её общество приятным. Теперь вы считаете, что она убила своего мужа. Приятные люди обычно так не поступают.
— Я в ней ошибался.
— Но вы поняли, что ошиблись в ней, ещё до того, как она убила мужа — если убила. Вы прекратили прогулки с ней за некоторое время до убийства. Почему?
— Это так важно?
— Важно всё, пока не будет доказано обратное.
— Послушайте, если я нужен вам в качестве роботехника — спрашивайте. На вопросы о своей личной жизни я отвечать не буду.
— Вы были тесно связаны и с убитым, и с подозреваемой. Разве вы не понимаете, что без нескромных вопросов не обойтись? Почему вы прекратили прогулки с Глэдией?
— Мне стало не о чём с ней говорить, — огрызнулся Либич. — Я был слишком занят. Я не видел смысла продолжать эти прогулки.
— Другими словами, её общество перестало быть приятным.
— Хорошо, пусть так.
— Почему?
— Потому! — Либич сорвался на крик.
— И всё-таки вы хорошо знали Глэдию, — не обращая внимания на волнение роботехника, сказал Бейли. — Какой у неё мог быть мотив?
— Мотив?
— Никто пока не назвал мне возможного мотива преступления. Не могла же она совершить убийство без причины.
— Великая Галактика! — Либич откинул голову, словно хотел засмеяться, но не засмеялся. — И вам никто не сказал? Что ж, может быть, никто и не знает. Но я-то знаю. Она мне говорила — и часто.