Демка. Да так, братец мой, как вздумаю это я, как было утоп-то, так индо лихоманка прохватывает.
Кузьма. Да где же ты это?
Демка. В Прокшинском бочаге.
Матвей. Эк, тебя лешой-то куда занес!
Демка. Были мы у кума на менинах, в Прокшине. Ну, известно, напились. И так я этого хмелю в свою голову засыпал – себя не помню. Кума прибил (Все смеются.), тетке Степаниде шаль изорвал… Просто, сейчас умереть, лютей волка сделался. И с чего бы, кажись: окромя настойки ничего не пили. Кум-то: «Что ж ты, говорит, мою хлеб-соль ешь, а сам…» – да как хлясь меня в ухо, хлясь в другое!.. И так мне, пьяному-то, обидно показалось, кажись бы, так вот зубами весь потрох из его выворотил! Вышиб я окно, выскочил на улицу да бежать. Дело-то в самое в воздвиженье было. Ночь темная, дождик так и хлещет. Выскочил-то я в одной рубахе, да и бегу ровно очумелый, и не знаю, куда бегу, больно уж злость-то меня одолела. А собаки со всего-то Прокшина за мной… Батюшки мои! Просто на части рвут.
Кузьма. Вот оказия-то!
Демка. Бежал-бежал… раз! Сорвался в овраг, да колесом вертелся-вертелся… бултых!
Потап. В самый этот бочаг?
Демка. Да.
Кузьма. Ну, чудо!
Демка. Помню маленько: рукой это по воде-то бью, а голосу уж этого во мне нет. Ровно бы очувствовался, да и думаю: тону. Как вздумал я это, так ко дну и пошел.
Потап. Значит, испужался.
Демка. Мырнул опять наверх-то, ударил рукой-то, должно, плыть хотел, – в руку мне ровно бы что-то попало. Весь хмель соскочил! Куст тут был; прут от него мне в руку-то и попал; за куст-то я и уцепился. Тут уж в разум пришел. Вижу, братец, ночь темная, хошь глаз выколи, ветер так и воет. Висел-висел на кусту-то, слышу: собаки залаяли, и огонек показался. И закричал же я, братцы, огонечек-то увидамши!.. Давай теперича тысячу рублев – так не крикнешь. Два года опосля глотка болела. Слышу и там кричат… Народ прибежал с фонарями.
Матвей. Как же нашли-то?
Демка. По собакам, собаки означили. Жена за мной выскочила, а за ей и гости, которые побежали. Вытащили меня, привели к куму, опять я этой настойки выпил три стаканчика, согрелся… (Прислушивается.) Взаправду кричат… (Выбегает из шалаша и снова возвращается.) Выходи все! (Все выходят.) Слышь!
Все смотрят друг на друга вопросительно; с противоположного берега слышится глухой стон.
Матвей. Далече!..
Потап. Окрикни.
Матвей. Держись!.. Держи-ись!
Снова слышится стон.
Демка. Тонет, братцы!
Потап. Постой. (Прислушивается.) Да! Чья-то душа богу понадобилась. Отвязывай лодку.
Матвей. Эка, наша река блажная! Сколько она за лето народу переглотает.
Берут весла, отвязывают лодку. Матвей с Демкой садятся.
Потап. Садись живо. Матюха, отчаливай. Права держи… На голос ступай. Ах ты, господи!..
Лодка быстро отваливает.
Кузьма. Где найти: долго больно держался-то! Демка-то еще когда сказывал, что кричит.
Потап. Поди ж ты.
Кузьма. Слава богу, что ночь-то светлая. Ишь ты, зоря-то… белый день… Да вон, вон… видишь – плещется…
Потап. И то!
Кузьма (кричит). Вправо забирай!..
С лодки слышатся голоса: «Держись! Держи-ись!»
Потап. Бог милостив. Видишь… окунулся. Вон… опять выскочил. (Следят внимательно.)
Кузьма. Сохрани, господи, всякого человека.
Потап. Не видать?
Кузьма. Опустился!.. Должно, конец его душеньке…
Потап. Кричит что-то. (Долго смотрят с напряженным вниманием.)
Кузьма. Вон поплыл, вон поплыл… Должно, вытащили. Как-то бог дал.
По реке раздается неясный говор; всходит солнце; Потап и Кузьма крестятся; лодка подходит к берегу.
Потап. Что, братцы?
Матвей. Подержи лодку-то. Чуть было, сам не утоп. Какой тяжелой, бог с ним. Принимай, ребята.
Потап с Кузьмой выносят труп на берег, Потап. Не опущай наземь. Качай так.
Матвей. Ничего не поделаешь, – мертвый.
Кузьма. Взаправду мертвый.
Потап. А может… (Начинают откачивать.) Только, ребята, чтобы не разговаривать, не пужать.
Демка. Нет, братцы, смотри-ко: спина-то у его как посинела.
Все смотрят.
Кузьма. Да.
Потап. Воды много наглотался.
Демка, Долго оченно.
Кладут труп на рогожу.
Матвей. Как ухватил-то я его, еще он, ровно бы, жив был.
Демка. Подошли-то как мы, еще он держался.
Потап. Мы видели.
Матвей. Долго оченно в воде-то я его искал. (Выжимает подол рубашки.) Продрог как… Ухватил я его за волосья-то, словно бы маненько шевелился.
Потап. Какой здоровенной парень-то.
Кузьма. Надо быть, купец.
Демка. Купец и есть: ишь, какая одежина-то.
Матвей. И как, братцы, это он попал?
Пота п. Как попал! Может, ограбили да бросили. Большая дорога по той стороне-то пошла…
Кузьма (покрывая труп рогожкой). Отмаялся ты на сем свете, голубчик.
Никита выходит из шалаша; слышится звон колокола.
Потап. В монастыре к заутрене ударили.
Все крестятся.
Упокой, господи, душу раба твоего.
Все. Упокой, господи.
Матвей (к Никите). А ты что ж не крестишься? Крестись.
Никита (бессознательно). Упокой, господи, душу раба твоего.
Потап. Что ж, ребята, теперь ступай к становому, Объявить надо, так и так…
Кузьма. Затаскают нас, братцы, теперича.
Демка. Да, не помилуют. Пожалуй, и в острог влетишь!
Кузьма. Хитрого нет.
Матвей. За что?
Демка. А за то.
Матвей. За что, за то!
Демка. Там уж опосля выйдет разрешение…
Матвей. Коли ежели так, я его опять в реку сволоку.
Демка. Экой дурак! Ты крещеный ли?
Матвей. Да как же! За что ж меня в острог…
Демка. Я сидел раз в остроге-то, за подозрение. Главная причина, братцы, говори все одно, не путайся. Месяца два меня допрашивали. Сейчас приведут тебя, становой скажет: «Вот, братец, человека вы утопили; сказывай, как дело было». Ничего, мол, ваше благородие, это я не знаю; а что, собственно, услыхамши мы крик, и теперича, как человек ежели тонет, отвязали мы, значит, лодку…
Кузьма. Ну вот, ребята, слушай, да и помни. Чтоб всем говорить одно.
Матвей. Отвязали мы лодку, подошли к энтому самому месту и, значит, вытащили.
Кузьма. Мертвого?
Матвей. Вестимо, мертвого.
Кузьма. То-то.
Демка. А насчет того, что откачивали, – молчи. Потому скажет: как ты смел до его дотронуться? Какое ты полное право имеешь? Коли ежели человек помер, опричь станового никто не может его тронуть. Так вы это и понимайте.
Матвей. Ишь ты, лохматый черт, как он судейские-то дела произошел.
Демка. Я, мол, как свеча, горю перед вашим благородием, прикажите хоть огни подо мной поджигать, – я ничего не знаю. «Я, скажет, братец, верно знаю, что это ваше дело». Говори одно: как вашей милости будет угодно, я этому делу непричинен.
Потап. Так, значит, все так и говори. Баб-то нет, некому над тобой и поплакать-то.
Демка. Может, матушка родная по ем теперича плачет.
Матвей. Кто ж, ребята, пойдет?
Демка. Да я пойду.
Потап. Ступай, брат. Ты насчет разговору лучше.
Демка. Я разговаривать с кем хошь могу. (Идет в шалаш.)
Кузьма. Ах, господин честной, хлопот нам твое тело белое понаделало.
Потап. Богу там за нас помолит.
«Современник». № 1, 1862 г.
На реке
Сцена из народного быта
Дедушка Степан, старик, лет 60, сторож опустевшей барской усадьбы.
Иван, крестьянин, егерь.
Владимир, Ардальон, Вася, Настя, Гришка, Дема и другие – крестьянские дети из ближнего села.
Жареный, 16 лет, учился в Петербурге у портного, отдан родственникам по приговору окружного суда.
На берегу реки, поросшем ивой, землянка. Из реки выдался в берег большой камень. На противоположном крутом берегу старый барский дом, с заколоченными окнами.