Кухарка. Да, вот тоже, как я у господ жила, так барской камардин так-то помер, – запил тоже, да на другой день и очнулся. Стали его допрашивать, – все сказал, только одного слова недопросили.
Те же и Амосович.
Амосович. Что, матушка, не слыхать ли чего?
Дарья Спиридоновна. Ах, Амосыч, пропала наша головушка! Ведь запил!
Амосович. В такую, знать, компанию попал… в пьющую… Эхма! Слабостям-то мы, матушка, больно подвержены; тешим плоть свою на сем свете, а об часе-то смертном не подумаем. А ведь окаянному это на руку: он в те поры так за нами и ходит, так в греховные узы-то нас и опутывает.
Дарья Спиридоновна. Давно я тебя не видала, Петр Амосыч. Что дочка-то твоя?
Амосович. Ничего… живет. Видел намедни в соборе. Хотел было подойти, да боюсь – огорчишь, ведь барыня; против других совестно будет, вишь я какой! А то вот зимой-то ходил с ангелом поздравить, да на глаза-то не приняла. «Гостей, говорит, много». Посидел там у них в кухне, погрелся. Спасибо, кухарка у них такая добрая, рюмочку поднесла да обедать с собою посадила… А экономка с лакеем двугривенничек выслала… все добрые люди, матушка. Вот теперь хоть бы Иван Петрович: фа-терку мне дает, все у меня свое тепло есть, а то, зимнее-то дело, ложись да помирай. Что говорить, матушка, не легко есть чужой хлеб, коли сам народ кормил… Совестно, матушка! Иной раз пораздумаешься – кусок в горло нейдет…
Дарья Спиридоновна. Что ж вы у дочери-то не живете? Неужели на ней креста-то нет, что она вас на старости и согреть не хочет? Неужели она не боится божеского наказания?
Амосович. Ну, бог с ней! Ведь бог все видит!.. Отец и денно и нощно пекся об ней, а она против родителя… Захотелось вишь благородной, барыней быть захотелось!.. Ведь она, матушка, без моего благословения с барином под венец-то пошла. (Плачет.) Да я ей, матушка, и то простил. Я ей все отдал, все, что еще старики накопили, я ей отдал. На, дочка, живи да нашу старость покой, а она… ну, бог с ней! Ты подумай, матушка, кабы я пьяница был…
За сценой голос Ивана Петровича: «В гостях хорошо, а дома лучше».
Вихров очень навеселе и Щурков.
Вихров, (входя)
Вот мы к тебе вся компания!
Амосович. Эх, Иван Петрович, на старости ты лет…
Вихров. Что ты мне можешь препятствовать? Вон сейчас! Ты моей милостью на свете живешь. Я тебя с лица земного сотру! Вон!
Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.
Вихров. А, сестрица любезная! А где жена?
Дарья Спиридоновна. Ее нет, братец.
Вихров. Зачем же ты на мои глаза показалась?
Дарья Спиридоновна. Я навестить вас пришла, братец.
Вихров. Ладно, ступай в свое место. (Обращаясь к Щуркову.) Ну, ты, прощалыга! Представляй киятры.
Щурков. Это можно-с, только гитарки-то нет-с.
Настасья Климовна (вбегает). Да что это ты, батюшка, вздумал на старости лет крамбольничать-то?
Вихров. Молчать! Ходи в страхе! Топну ногой – понимай, что значит.
Настасья Климовна (к Щуркову). Ты что за человек?
Вихров. Гони его в шею – это грабитель.
Щурков. В гости звали, да и гнать-с!
Вихров. Сволочь! Вот как мы об тебе понимаем. (Опускает голову на стол.)
Настасья Климовна. Вон, вон!..
Щурков. Конечно, сударыня, средства мои не позволяют мне быть хорошо одетым, но и в несчастном положении я сохранил благородные чувства. Конечно, благодетель мой в таком виде и отрекомендовали меня…,
Настасья Климовна. Ступай, ступай!
Щурков. Позвольте мне, как благородному человеку, просить рюмку водки.
Настасья Климовна. Да с чего ты взял? Пришел в чужой дом незваный и непрошеный…
Щурков. В таком случае позвольте мне с вами проститься».
Настасья Климовна. Прощай, батюшка, ничего…
Амосович. Ступай, коли говорят, ступай…
Щурков подходит к Настасье Климовне и протягивает ей руку.
Настасья Климовна. Это ты что еще выдумал?
Щурков. Я уважаю вас как строгую женщину, а потому прошу позволения поцеловать вашу руку.
Настасья Климовна. Нет, батюшка, мы отродясь такими делами не занимаемся.
Щурков. Как вам угодно-с. Впрочем, если вам не будет составлять беспокойства, позвольте мне рюмку водки.
Настасья Климовна. Вон!
Щурков медленно уходит.
Те же, без Щуркова, Вихров (подымая голову). А где мои гости? Давай нам музыку. Аленка, валяй вприсядку.
Настасья Климовна. Опомнись, Иван Петрович…
Вихров. Прочь! Где моя подруга жизни?
Настасья Климовна. Досталось твоей подруге-то жизни; тебя бы…
Вихров. Меня? Не смей!.. Меня грабить!.. Я загулял, а меня грабить!.. Дарья Спиридоновна, я в Марьину рощу попал, а за что они меня били? Деньги были мои… три тысячи серебром денег-то было…, За что они меня били?…
Все. Кто же тебя бил-то?
Вихров. Все меня били!.. Тимошка, ты хочешь лошадь пропить, потому хозяин этого чувствовать не может… Врешь!.. Меня ограбили!.. Меня ядом напоили, я помереть должен!.. Я пропащий человек! За что они меня били?… Цыганка… она меня у… уду… удушить хотела… За что они меня били? (Опускает голову на стол.)
Дарья Спиридоновна. Должно быть, сестрица, и впрямь его опутали.
Настасья Климовна. За что же они его били-то?
Амосович. Такая уж компания… пьющая!
Дарья Спиридоновна. Да ничего, сестрица. С моим покойником часто бывали такие оказии-то. Пройдет!
«Отечественные записки» Na 9, 1855 г.
С широкой масленицей
Сцены
(Сцена представляет трактир в московском захолустье. За столом сидят купцы, мещане, мастеровые и т. п.)
– С широкой масленицей имею честь поздравить!
– И вас также.
– Масленица – сила большая! Наскрозь всю империю произойди – всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится – давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев!
– Да, уж именно… увеселенье публике большое!..
– Вчера наш хозяин уже разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались.
– Православные, с широкой масленицей! Дай бог всем! Теперича масленица, опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал али что хуже – во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего… я бы, может, человек был…
– Бедный я человек, неимущий гражданчик, можно сказать – горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего господа бога! Так поел, кажется…
– Дорвался!
– Дорвался! Верное твое слово – дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось!..
– Что ж, ведь обиды ты никому не сделал…