Григорий подошел к Элле. И удивился ее странному наряду. Ее золотые волосы уложены венком. Одета она в кофту бирюзового цвета, без рукавов. В брюках. Казалось, ее женственность должна была что-то утратить. Но нет, Элла стала нежнее. Ее красота приобрела неожиданную утонченность.
«До чего же мила!» — подумал Григорий и не смог удержаться, чтобы не пригласить ее на вальс.
Она доверчиво положила руки ему на плечи. Он обнял ее за талию, и они вплыли в поток танцующих. Стали одной из волн.
Элле казалось, что они одни: она и Григорий. Она впервые почувствовала, что из ее сердца ушли злая боль и ревность.
На неё нашло такое необычайное просветление, что если бы ее сейчас спросили: «Что такое счастье?», она бы ответила: «Вот оно».
Нет, не уснешь!
«Ирина, как быстро бежит время! Вчера мы встретили 1961-й.
В этом письме мне хочется познакомить тебя с нашим комсомольским вожаком Юрой Кудрявцевым. Он — душа стройки. Неутомимый парень. Всюду успевает, знает положение дел на самых маленьких и на самых больших участках. Его все любят. Он овладел несколькими строительными профессиями.
Ты знаешь, я работаю на водоочистных сооружениях. Без них не было бы жизни поселка и всех промышленных предприятий, в том числе электролизных цехов. Так вот, стоит чертежу начать свое вхождение в жизнь, как сразу же и начинаются разные неожиданности. Водоочистные сооружения строятся на болотистом месте. Экскаваторы не успели выкопать котлованы, а уже потекли подземные воды. Два месяца мы мучились с ними: только почистим, через час—полтора снова все затопляет. Ставили насосы, откачивать не успевали. Десять насосов не помогали. Ну, тут мы с Жарковым кое-что придумали. В общем проблема была решена.
Если бы ты знала, как объединяет такая работа! За эти штурмовые дни и недели мы, кажется, узнали друг о друге все! Приходили после работы помогать и Дмитрий с Женей, и Люда с Эллой, и Сергей Миронов, и Глеб Бочков.
Ночью одной, самой трудной, когда только потекли подземные воды, вдруг пришел Глеб Бочков с баяном. А тут дождь начался такой, что хоть еще пять насосов ставь. Глеб соорудил из своего плаща нечто вроде крыши, сам под нее встал, уже мокрый весь, и заиграл.
Представляешь?! Дождь. Глина совсем стала жидкой. Черпаем ведрами, буквально льем в бадьи, вытаскиваем наверх. Стучат движки. Моторы тянут воду. И играет баян.
Мы все жмем что есть силы, а баян сквозь дождь выдает нам марши. А когда вдруг раздались звуки «Священной войны», у меня мороз по коже прошел: словно мы в бою!
Вот так-то. Пиши чаще.
Привет маме и отцу. Пусть поправляются.
Целую тебя!
Твой Григорий».
«У меня в шкатулке новый камешек. И опять его положили Элле. И снова была записка: «Элла, это — вам!»
Эллу подарок не обрадовал:
— Меня купить хотят, что ли? Так я не продаюсь! Люда! Возьми и этот. Дарю!
Я взяла, поблагодарила.
Камень розовый, с сиреневым отливом. Может быть, аметист?
Странная Элла! Неужели ей не жалко камешков? Все-таки есть у нее в характере что-то недоброе, резкое. Это все война. Во время войны ее родителей расстреляли каратели. Мать поставили к стене с маленькой дочерью на руках. Когда односельчане подошли к расстрелянным, девочка оказалась невредимой. Так началось ее сиротство. Спасибо добрым людям: вырастили.
Теперь расскажу о самом главном: я работаю в школе. Директор предложил мне вести четвертый класс. Я пошла в комитет комсомола, и Юра меня благословил.
— Ты здорово работала каменщиком, — сказал он, — мы тебе можем доверить растить нашу смену.
Стала я говорить с учителем, который вел до этого мой класс. Этот Ямушкин приходил на уроки в нетрезвом виде. За вторую четверть у него было двадцать три неуспевающих.
Ямушкин меня ошеломил. Тот — вор, тот — хулиган, тот может убить, и рука не дрогнет. А Колова он вообще к урокам не допускал.
Я Колю Колова пустила на урок: понравился мне. Глаза доверчивые, и в них столько ума, как будто он и Ямушкина, и меня, и всех видит насквозь.
— Почему ты, Коля, приходишь без книжек, без тетради, без ручки?
— Хочу — и прихожу.
Беру со своего стола ручку, тетрадь. Даю ему.
— Я и свои мог иметь, если захотел бы.
Половину урока сидел, не притрагиваясь к ручке, а потом стал писать. Книг и тетрадей так и не принес. Дала ему.
Как-то после уроков говорю:
— Хочешь — здесь уроки делай.
— Ладно!
Я радостная вышла, чувствую — победа... Вернулась, а его уже нет.
Пришла к нему домой.
— Жаловаться пришли?
— Нет, посмотреть, как ты живешь.