— Эм-м… — мои глаза несколько раз перебежали с её лица на живот и обратно.
— Не волнуйся, съёмки в октябре. К тому моменту я уже рожу.
— Но в чём тогда загвоздка?
— Там будет несколько любовных линий. Как в «Беверли-Хиллз, 90210». Продюсеры настаивают на достоверности и на роли пригласили молодых актёров, которые не состоят в отношениях. На финальном прослушивании нам намекнули, что для пиара лучше, если киношные страсти перейдут в реальную жизнь. Я должна буду крутить роман с одним из тех парней, а о каком романе может идти речь, если у меня на руках будет младенец.
— Но он же всё равно у тебя будет, никуда не денется.
— Это другой вопрос. Ты спросила, почему я скрываю беременность.
— Окей. То есть, кроме меня и…
— …Леоноры, — подсказала Николь.
— …Леоноры о твоей беременности не знает ни одна живая душа?
— Ещё садовник, шофёр и мой агент, который нашёл для меня этих людей. Все они связаны жёстким контрактом, по которому всё происходящее в этом доме не подлежит разглашению.
— Господи, какие сложности!
— Это шоу-бизнес, детка. Большие деньги требует больших вложений.
— А как же отец ребёнка? Он знает?
— Нет.
— Но ты ему скажешь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что это была случайность. Досадная ошибка в один незащищённый секс.
— Может, он бы хотел узнать о ребёнке? — не сдавалась я.
— Вряд ли. Во всяком случае, в мои планы это не входит.
Вот это, я понимаю, опыт. Может, встреться мне Эрик попозже, я бы тоже так рассуждала. И не переживала бы так. Не нервничала.
— Но что ты будешь делать с ребёнком?
— На этот вопрос я отвечу тебе, когда услышу ответ на свой. Что ты почувствовала, когда потеряла ребёнка?
Николь даже выпрямилась в своём кресле, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
— Это нужно для роли? — мне страшно не хотелось отвечать.
— Прости, но тебе придётся это сказать.
Мы сидели в одной из множества гостиных этого потрясающе красивого дома, той, что лучше всего освещалась в предзакатный час. Николь сказала, что любит пить здесь чай, чем страшно меня рассмешила. Я вспомнила документальный фильм про аристократов, который смотрела в детстве, и где говорилось, что в разное время суток они предпочитали разные комнаты и никогда не заходили в них в неурочный час. Аристократка из Николь такая же, как из меня кинозвезда, и всё же здесь она смотрелась очень органично.
И с той же аристократичной холодностью вспарывала мне душу.
Мне тяжело было сказать ей это прямо в глаза, потому я и встала и отошла к окну. Отсюда я не видела её пытливый взгляд и цветущий вид. И её живот. Ведь у меня сейчас был бы такой же. Может, чуть побольше — я же куда плотнее Николь. Мне не нужен был этот красивый дом. Этот бассейн с прохладной водой, который я всё же опробовала, взяв у сестры запасной купальник. Не было бы этого дома, этого сада, этого уютного заката. Были бы светло-зелёные стены в моей комнате, белая кроватка под розовым пологом. Старый комод, вычищенный изнутри и обклеенный чистой бумагой. И там ждали бы своей очереди крохотные вещички — штанишки, рубашки, мягкие смешные шапочки. И носочки. Малюсенькие такие, что мне на один палец.
Беззаботность.
Беззаботность, Эмма.
Текущие по глазам слёзы никак с ней не сочетаются.
Неслышно подошла Николь. Я просто почувствовала её рядом, а в следующее мгновение тёплая рука сестры нашла мою и крепко её сжала. Как в детстве.
Я зажмурилась, и тёплые ручейки бодрее потекли по щекам.
— Ты спрашивала, хотела бы я, чтобы у нас была нормальная семья? Конечно, хотела бы. Кто бы ни хотел такого. Весь ужас в том, что я не представляю, что надо делать, чтобы мой ребёнок однажды не задался тем же вопросом.
Николь замолчала, позволяя мне проглотить очередной комок в горле. Надо было что-то сказать, но слова не находились. Слишком больно было даже подумать о том, чтобы издать какой-либо звук. Поэтому мы молча стояли у окна и смотрели на садящееся в дымке вечернего города солнце.
— Ты точно будешь лучшей матерью, чем я, Эмма, потому что плачешь по своему неродившемуся ребёнку. Я же честно признаю, что не хочу ею становиться. Не суди меня за это. За честность не судят. Просто подумай о том, что живущий во мне мальчик сможет ослабить твою боль.
— Ты не можешь говорить это серьёзно, — прошептала я, не веря тому, что только что услышала.
— Могу. И говорю. Я отдам тебе своего ребёнка, а ты сделаешь его счастливым, и больше не будешь плакать по своей девочке. Просто подумай об этом, Эмма. Просто подумай.