Виктор Броуди. Пятьдесят семь лет. Инвестиционный магнат, банкир из первой двадцатки Форбс, заметная личность в мире бизнеса. Неужели моя сестра стала его ахиллесовой пятой? Судя по редким кадрам хроники трёхлетней давности, у Николь действительно был с ним роман. Как доказательство — несколько тёмных снимков, где их застают выходящими из ресторана. Виктор идёт впереди, закрывая собой спутницу. Николь я узнаю только по светлым волосам и татуировке на щиколотке — маленькому скрипичному ключу. А вот фото на яхте, где тот же мужчина, только теперь в плавательных шортах, собственническим жестом засовывает руку в бикини хохочущей сестры. Красивая фигура, характерная внешность. Хоть здесь Николь не соврала — Виктор Броуди и правда был отцом Лекса. Те же тёмные глаза, тот же высокий лоб и ровный нос. В свою биологическую мать мой сын пошёл только цветом волос.
Их расставание прошло тихо. Не было скандала в прессе. Николь просто исчезла с общих фото. Появились другие, но все, как под копирку, похожи на мою сестру: светловолосые, худые модели с большими глазами и длинными ногами. Неужели мистер Броуди настолько сильно запал на Николь, что пытался заменить её этими ходячими вешалками? Если бы в тот момент я не ненавидела старшую сестру всем сердцем, то вполне могла бы за неё порадоваться.
Я нахожу адрес его компании в Сан-Франциско — и почтовый, и электронный. Я даже звоню по телефону, указанному на сайте, и прошу соединить меня с мистером Броуди. Непонятно, на что я рассчитываю, и, пожалуй, хорошо, что офисный администратор останавливает меня, устроив допрос с пристрастием. Это жест отчаяния — в те дни я много их делала, к сожалению, — но как такового общего плана действия у меня нет. Муха в стеклянной банке — вот кого я себе напоминаю в те страшные дни. Много суеты, много беготни. Много метаний от стены к стене и непоследовательных действий. Факт остаётся фактом — я всё ещё в банке. Фрагментарный — вот каким словом характеризую я тот период в своей жизни. Воспоминания о нём так же обрывочны.
Лекс чувствует мою нервозность и из-за непонимания её природы начинает вести себя, как маленький Гитлер. Он вредничает на завтраке, не желает надевать резиновые сапожки, которые до этого обожал, с боем идёт в детский сад, в конце концов там дерётся. Капризы сына становятся для меня последней каплей, и в пятницу вечером я звоню Фло.
Она появляется через сорок минут. Рассказ о событиях, перевернувших мою жизнь, занимает всего три. Эпитеты, которыми после этого награждает Флоренс мою мать и сестру, не прошли бы цензуру даже на Порнхабе.
Достаётся и мне за то, что не позвонила раньше.
— Я же обещала во всём тебе помогать, помнишь? — шипит на меня подруга.
— Помню, — отвечаю я и начинаю реветь.
Фло отправляет меня в ванную, а сама караулит Лекса. Он спит очень чутко, и мои стенания за тонкой перегородкой вполне могут его разбудить.
Позже, уже на кухне Флоренс вливает в меня несколько шотов виски и, не принимая никаких возражений, укладывает спать.
Нам снова шестнадцать и мы снова ночуем в моей комнате. Фло привычно раскатывает на полу матрас, стягивает с дивана плед и хватает мою любимую подушку.
— Помолимся святой Скарлетт, — говорит она, и я снова начинаю хлюпать носом, повторяя за Фло нашу детскую молитву.
— О, святая Скарлетт! Да святится имя твоё. Да приидет царствие твоё. Да прибудет воля твоя. Да будет так же тонка талия наша, как и у тебя. Дай нам красоту твою и мудрость. И пусть у каждой из нас будет свой Ретт. И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И подумай за нас завтра, как думала за себя, ибо с тобой есть царствие небесное.
Я продолжаю молиться о том, чтобы решение обязательно нашлось, но теперь уже не Скарлетт О’Харе, а кому-то более сведущему.
А на утро к нам в дом приходит полиция.
Это Фло идёт дверь открывать, не я, и её почему-то долго нет.
Я в это время нарезаю ветчину для тостов и слежу за тем, как Лекс чистит зубы. Он всегда делает это под моим присмотром, и иногда это происходит на кухне — так быстрее можно приступить к завтраку. Мой желудок урчит, будто в нём не было ничего целую неделю. А может, и не было — теперь уже и не вспомню: при стрессе у меня обычно пропадает аппетит. Лекс хихикает, и я закидываю в рот ломоть ветчины.
Это утро, непривычно солнечное для ноября, почему-то вселяет в меня надежду. Не имею представления как, но в том, что для нас с этим чудесным белокурым мальчишкой в пижаме в мячиках оно не последнее, я больше не сомневаюсь.