Счастье
Первый раз я увидела его в бассейне на соседней дорожке – такого молодого, рельефного и блестяще-мокрого, в маленькой чёрной шапочке. Он плыл брассом – фейерверк брызг. А я висела у края дорожки, цепляясь за поплавки, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву, и мёрзла. Он заговорил со мной так запросто и с такой открытой дружелюбностью молодого телка, что я даже немного смутилась. Спросил, почему я не плаваю, или ещё какую-то ерунду – сейчас даже и не помню. Меня поразила удивительная, его ничем не колебимая уверенность в себе. Его звали не то Роллан, не то Агван – в общем, такое напыщенное и дикое имя. Он выпрыгнул одним махом из бассейна и пошёл в раздевалку, помахав мне рукой. Похоже, он был армянин, или вроде того; сложен весьма недурно, только ноги коротковаты. Пока я сушила волосы, он предложил подвести меня до дома. У него была такая навороченная, спортивная и, такая же, как и он, низкорослая тачка. По дороге он болтал без остановки: рассказал, что по образованию фармацевт, что у его семьи сеть аптек, и поэтому он вынужден работать в семейном бизнесе. А ещё о том, что ему двадцать четыре года и что хорошо бы было нам вместе как-нибудь куда-нибудь сходить, и неожиданно признался, что женат. Потом он спросил, чем я занимаюсь и, узнав, очень возбудился… в эмоционально-интеллектуальном смысле, конечно. Очень уж ему хотелось что-то написать, а лучше снять, а ещё лучше самому сняться – одним словом, он сам толком ещё не понял. Он стал делиться со мной какими-то своими идеями на этот счёт, и это было настолько глубоко и безнадёжно-банально, что я вдруг ощутила такой приступ дикого одиночества и тоски, что чуть не выбросилась на полной скорости на проезжую часть. Потом он уехал, а я стояла и тупо глядела на мигающие жёлтым светофоры перекрёстка и полупустой проспект. В тот момент я просто физически осязала себя такой затравленной и глубоко подраненной сучкой в своей бежевой шапочке, в полном зависе от жёлтого пульсирующего света, где-то между «дороги нет» и «путь свободен», но теперь казалось, что на этот раз уже не проскочить.
Потом мы часто виделись в бассейне, и он всегда подвозил меня домой. Он говорил, что ему по пути, да и вообще он любит кататься. Он напросился ко мне на спектакль, и я пригласила его, конечно же, с женой. Они приехали на разных машинах – каждый за своим рулём. Они показались мне такими молодыми и весёлыми, с полудетскими лицами и повадками. А после спектакля, весьма довольные и счастливые, они так же разъехались в разные стороны – каждый в свою – тусить в своих компаниях в разных клубах, как едва знакомые между собой люди.
Потом я встретила его уже поздней осенью, спустя несколько месяцев, и встретила в таком странном месте, что даже не узнала. Уж очень он не клеился у меня с этим местом. Это было в студенческой столовой нового корпуса заочного отделения. Да, кстати, этот новый корпус когда-то был старой общагой, так что никакой он не новый, а так – помыли, покрасили; одним словом, задворки кинематографии для заочников и прочих коммерческих курсов дополнительного образования. Этот так называемый «филиал» стоит в глубоком отдалении от пафосного основного здания с волшебным названием ВГИК, и сам он такой пятиэтажно-серый, с зелёной крышей, унылый такой. Одним словом, переформатированная общага. И вот сижу я, ем гороховый суп и решила сходить за ещё одной порцией гарнира. И вот тут, прямо из очереди меня кто-то окликает. Я смотрю – за соседним столиком актёры-платники, как раз первый курс. Так сказать, ускоренно-коммерческий: на базе первого второе высшее приобретают, прости Господи. И тут – он! Подходит ко мне с такой счастливой и растерянно-торжественной рожей, как будто мы уже после Страшного суда на том свете – а не в очереди за супом – пред вратами, так сказать, не то вечности не то рая. Конечно, я его не узнала, да и память зрительная у меня совсем плохая, и свет был такой тусклый, и он – как будто не он. Он тогда ужасно расстроился, а я с большим трудом вспомнила и кое-как соединила бассейн, спортивную тачку, его накаченный обнажённый торс и этот гороховый суп, растерянный и смущённый вид. Но, конечно, для приличия, я очень порадовалась за него. Хотя он и вправду смотрелся здесь как-то уж совсем нелепо.
Близился Новый год, и становилось всё более и более невыносимо, ещё невыносимей прежнего. Мокрый чёрный город даже и не пах снегом, а на площадях собирали из железных треугольных каркасов новогодние искусственные ёлки. Эти уродливые нагромождения не имели ничего общего с тем волшебным светящимся хвойным деревом из далёкого детства. Я думаю, что не стоит заморачиваться над тем, чего больше не существует, а возможно, вообще никогда и не существовало на самом деле. Вернее, тогда я именно так и думала, спускаясь по мраморной белой лестнице этого кинематографического ВУЗа чьих-то грёз и мечтаний, но, слава Богу, уже давно не моих. Надо было досдать хвост заканчивающейся зимней сессии, кажется, по эстетике, вот меня и занесло в основной корпус. Между лестницами, рядом с большими зеркалами, я опять увидела его. Они репетировали какой-то танец с немыслимыми поддержками, видимо, все аудитории были заняты. Мимо шли толпы студентов, не обращая на происходящее особого внимания. На этот раз я узнала его сразу. Он подошёл ко мне с лицом, изменившимся до неузнаваемости, с совершенно больным и измученным взглядом. Его рука в белом гипсе и грязных бинтах, которую он накануне сломал на сценическом движении, висела, как перебитое крыло. Передо мной стояло совсем исхудалое, измученное существо, с глазами совершенно другого, не знакомого мне человека. Мне даже показалось, что я прочитала в его взгляде как будто сопричастность, вперемешку с неприкаянностью. Не осталось не то что следа – даже и намёка на уверенность или, упаси Бог, беззаботности. Он стал рассказывать, как жутко устал, какая тяжёлая сессия и экзамен по танцу, а у него рука… и ещё всякую ерунду. А я смотрела в его воспалённые глаза с чёрными кругами и вдруг спросила просто и прямо: «Вот оно тебе всё это было надо? Зачем ты вообще во всё это полез?» Он отступил на шаг и посмотрел на меня с таким испугом, почти с ужасом, а потом улыбнулся, видимо, решив, что я шучу, и сказал шёпотом, точно великую тайну мне открыл: «Ты что? Я так счастлив…»