Вике было жутко - она уже забыла, что находится в некой квартире, что еще жива - ей казалось, что распахнулась пред ней адская бездна, что она уже умерла, и никак уж из этого кошмара не вырваться - да право - разве же может быть в нормальной жизни такой вот кошмар, такой вот надрыв?! А Виталий все стенал и стенал - все молил, и выл, чтобы не подходила, чтобы оставила его в одиночестве - и все то уткнувшись лицом в стену, и все то сотрясаясь от рыданий...
Когда, наконец, немного успокоился, когда глаза его привыкли к свету, то первым делом, конечно, повалился на колени, и стал вглядываться в щель между стенкой и стеной. И при этом свете смог увидеть то, что жаждал увидеть; не кассету - нет - всего лишь маленькую серебристую блестку выступающую там на пределе видимости; и, конечно, одним сильным рывком он вытянул к ней свою руку - вытянул так далеко, как только мог, содрал кожу у локтя, защемил у предплечья, но, конечно, и не почувствовал этой боли, но все, задыхаясь от волнения, продолжал туда рваться - но уж дальше никак нельзя было просунуть - пальцы впивались в пыльный пол, но до кассеты так и не доставали. Конечно, Виталий и не думал сдаваться - он боролся за свое счастье, за свою мечту он дергался, и можно было подумать, что бьется в конвульсиях, он ревел и хрипел, он молил - и мольбы его были бессвязны, обрывочны, но пронзительны, но искренни. И Вика все сидела на диване, вся сжалась, дрожала, и не знала как вырваться из этого кошмара.
Вот, наконец, Виталий вскочил на ноги. Безумный его, исступленный взгляд метнулся по комнате - скользнул и по Вике, но она уже не пугала его, она значила для него не больше чем вся эта дорогущая мебель. И вот он понял, что должен делать - схватился за край стенки и из всех сил дернул - она лишь слегка покачнулась, он совершил еще один такой же отчаянный рывок - на этот раз упала, разбилась одна из хрустальных чашек.
Звон бьющегося стекла вернул Вику к реальности - она осознала, что перед ней все-таки не адское чудище, но ее муж - муж, который за несколько часов до этого уже закатил перед гостями сцену, и у которого, судя по всему, продолжалась горячка. Она поддалась первому порыву, и бросилась к нему сзади, обняла за плечи, поцеловала в шею - он, поглощенный жаждой добраться до музыки даже и не заметил этого, совершил еще один отчаянный рывок стенка содрогнулось, слегка накренилась, и еще несколько посудин разбились.
- Нет же! Нет! Я говорю тебе - остановись! Я приказываю! Слышишь?! Слышишь?!.. Виталий!.. Или я буду звать на помощь! ВИТАЛИЙ!..
Но Виталий по прежнему не обращал на нее никакого внимания - с того самого мгновенья как он увидел кассету любые внешние преграды, в том числе и жена, которой он так ужасался уже больше ничего для него не значили.
И это презрение к себе вдруг взбесило Вику: "Да что же я сошка, рабыня какая-то?! Причудам этого припадочного подчиняться?!.. Ну уж нет - и я могу постоять за себя!" - она то и позабыла, что когда-то, бесконечно давно, в некий действительно безумный, романтический период своей жизни клялась Виталию, что и рабой его будет, только бы позволил рядом находится. Но теперь все это бесило; от бешенства у нее даже в глазах потемнело, и она его сзади за волосы дернула, и даже не ведая, откуда взяла такие силы - смогла оторвать его от стенки, и развернуть к себе. Сейчас, в мертвенном электрическом свете, вся взмокшая, трясущаяся - она показалась Виталию отвратительной, она показалась ему духом преисподней, который жаждал заполучить его обратно; и тогда Виталий перехватил ее за плечи, бросил на диван, зверем зарычал, бросился к стенке, и стал сбрасывать с полок книжки, сервизы, подаренные ему от поклонников сувениры; под ногами уже набралась довольно значительная куча, и он спотыкался, падал, тут же вскакивал, рычал, ревел, стенал, молил, открывал все новые и новые дверцы - все выбрасывал и выбрасывал из них всяческие вещи, которые были для него рухлядью, таким же ненавистным препятствием к Музыке, как и Вика...
Вика же истерично рыдала, вновь бросилась к нему, а он, не поворачиваясь, отпихнул ее - так ударил, что некоторое время она просто не могла дышать. Больше она не пыталась его остановить, она просто поняла, что это не в ее силах, что надо позвонить по телефону, вызвать врачей - пусть они приедут, пусть скрутят его, вколют успокоительное, пусть увезут в клинику, пусть будут лечить там месяц, два, три - неважно сколько - сейчас она не испытывала к нему ни капли жалости, но только ужас и злобу. Злобу за свои мечты разбитые.
И ей никакого труда не стоило вернуться в спальню, и там набрать нужный номер - дрожащим голосом она сообщила все что требовалось, а подтверждением его рассказа стал ужасающий грохот - содрогнулись стены, сорвалась висевшая на стене репродукция Шишкова изображающая спокойствие лесных далей. Звон бившегося стекла, еще какой-то хруст, треск, скрежет еще в течении некоторого времени не смолкали, квартира дрожала, и казалось, что сейчас весь дом рухнет. Но нет - дом пока не рушился, и Вика прокричала в трубку:
- Скорее! Скорее же! Приезжайте!..
С трудом смогла разобрать ответ:
- Да, мы постараемся оказаться там как можно быстрее. Вам же лучше не оставаться в квартире. Выйдите к соседям или во двор...
- Да! Да!.. Когда же вы будете?!
- Как можно скорее...
И она бросила трубку, вцепилась в край столика и с такой силой, что сломался один из ее длинных ногтей - Вике было по настоящему жутко, тот человек, с которым за несколько минут до этого она лежала в постели, которого называла милым, теперь стал ей совершенно чуждым, стал убийцей, маньяком. Кровь часто-часто билась в ее висках, гудела там, звенела пожарным набатом, а она все прислушивалась - не слышно ли шагов, не выйдет ли он сейчас из затемненного коридора. И она знала, что, покажись он, дух преисподней, сейчас - она бы закричала из всех сил, она бы бросилась в окно, и все равно, что это был тринадцатый этаж - разбиться представлялось безмерно лучшим уделом нежели оказаться в руках у этого безумца. И хотя с такой силой звенело в голове, она все-таки понимала, что никаких звуков больше не было - подумалось даже, что придавило его этой стенкой. И она ведь поверила, что придавило - насмерть придавило! Ведь он же, несмотря на то, что несколько поправился, все равно ж оставался хрупким - вот как наяву увидела его лежащего на полу с раздавленной клеткой, и испытала такое же облегчение какое испытывают во всяких дешевеньких фильмах "герои", когда погибает "злодей".