Уяснив все, что хотела, она защищалась от поползновений Дана ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы понять — он имеет дело с влюбленной девственницей. Уверившись, что вдолбила ему мысль о необходимом долготерпении ради обладания ее невинным пленительным телом, она в один прекрасный день сама заявилась к нему домой, разбросала по комнате нехитрые одежки — оранжевый свитерок из джерси, фиолетовую юбку, бюстгальтер и прозрачные трусишки — и бросилась ему на шею в чем мать родила.
В тот раз она ничего особенного не добилась, ибо не знала, как поступать дальше. Но вскоре научилась многому. После нескольких поверхностных уроков, Дан полностью положился на вдохновение Марион, и оно его всегда поражало.
Она не испытывала истинного наслаждения. Но оба не волновались, полагая, что чувственность проснется постепенно по мере постижения искусства любви. Когда им стало ясно, что нашли общий язык во всем, они поженились.
Однажды Марион столкнулась на улице с Филиппом. И в тот же вечер, когда Дан любил ее, лицо и тело юноши постепенно вытеснили из ее сознания лицо и тело мужа. Она зажмурилась еще крепче, чтобы получше слиться с призраком. Она обнимала Дана, ощущая ладонями спину Филиппа. Неведомая ей волна подхватила ее. Она вскрикнула, застонала, заплакала от невыносимого удовольствия и заснула умиротворенной.
С тех пор она не занималась любовью по-иному. Она уже сознательно вызывала в памяти образ Филиппа и испытывала острейшее наслаждение — этот ритуал стал естественной частью любовного акта. Он выполнялся сам собой в нужное мгновение, как неизбежное и сладостное преддверие оргазма.
Наслаждение было так полно, так гармонично и так правомерно, что ей не пришло в голову анализировать или подвергать сомнению условия его возникновения. Она не испытала никаких угрызений совести по этому поводу, считая, что необходимо закусывать губы или раздирать себе грудь, чтобы объятие мужа удовлетворило ее. Временная галлюцинация, которую она впускала в свою душу и в свои ощущения, относилась к явлениям того же порядка. Она считала, что результат оправдывает любые любовные ухищрения.
Кроме Филиппа в ее мечтах не являлся никто другой. Она и не пыталась произвести замену, более того, выскользнув из объятий мужа, напрочь забывала о Филиппе.
По своей природе она была верной натурой. Они с Даном настолько подходили друг к другу, что она даже не предполагала, что ее могут интересовать другие мужчины. Ее необычная внешность, молодость, которую возраст мужа делал чем-то постыдной, ее обнаженность, едва прикрытая коротенькими платьицами и почти расстегнутыми блузками, привлекали к ней целый рой воздыхателей. Она этим, конечно, гордилась. Но мысль уступить тому или иному ухажеру казалась ей столь же нереальной и абсурдной, как и занятия любовью с портнихами или спортсменками, хотя ей нравилось общаться с ними.
Ее неприступность была так очевидна, что соблазнители обычно теряли надежду на успех, даже не подвергнув Марион испытаниям. Мужчины понапористей или более слепые пытались завязать интрижку во время обеда, танца или поездки в машине, но ее снисходительный смешок охлаждал их пыл, и вскоре они создали ей репутацию динамистки. Через полгода после вступления в брак самая красивая женщина города утратила популярность среди мужчин, и Дан даже сожалел об этом, ибо ее добродетель привела к разрыву со многими из друзей.
Но этой ночью, проваливаясь в сон, Марион вдруг ощутила угрызения совести: она впервые задумалась о своей странной привычке. Сон тут же прошел.
Она заподозрила, что усилием воли подавляла в себе маниакальное желание отдаться Филиппу, и эта противоречивость поведения превратила ее в истеричку. Такая мысль вызывала раздражение. Логично ли она поступала, оставаясь физически верной мужу и изменяя ему мысленно, чтобы по-настоящему наслаждаться любовью?
Когда занялась заря, у нее уже был готов план действий.
Филипп робеет. Он не понимает, чего добивается от него Марион. Она уговорила его поехать с ней на пляж. И весь день нежно воркует с ним. Час за часом она все больше и больше обнажается. И когда они, наконец, оказываются в укромном уголке на ковре из теплых сосновых иголок, ему не надо делать усилие над собой, чтобы отведать эту вдруг ставшую бесстыжей плоть.