В этот черный понедельник, не смея заглянуть мужу в глаза, сморкаясь в платок, Терез отсчитала пятьсот рублей — все их сбережения за год — и с болью в сердце отдала потерпевшим. Мало, сказали мать и дочь. Но ведь и они армяне-христиане, в конце концов. И без того эта малость, которую унесли армяне-христиане, — эта малость, которая, как мечтала Терез, должна была потихоньку увеличиваться и стать кругленькой суммой и подвинуть их очередь на квартиру, ровно на год отодвинула ее мечту. И вся радость предыдущей недели вышла им боком.
Вот уж больше месяца Терез не пишет писем. Вот уж несколько недель Саак ищет комнату в новых кварталах. Он своего отчаяния жене не показывает, стыдно, жена вон как держится. И Саак хозяевам уже не говорит, что их двое, муж и жена. Эта полуправда дорого им стоила. Уже три раза, увидев живот Терез, их имущество погружали обратно на машину. В первый раз это случилось в том же самом квартале, где Терез уже создала великолепное окружение. От этого окружения Терез оторвалась с болью в сердце. Но пришлось, потому что мать и дочь, не довольствуясь полученным, наговорили хозяевам Терез (они в другом месте жили), пригрозили хозяину, что отберут у него квартиру, поскольку выясняется, она ему не нужна, а они, мать и дочь, десять лет ждали, пока получили свою квартиру, и потому не дадут каким-то жившим в хлевах лить им на голову воду, а завтра еще неведомо что…
Потеряв эту симпатичную однокомнатную квартирку с балконом, выходящим на Арагац, с окнами, глядящими на Арарат, они нашли в том же районе комнату на девятом этаже, самую маленькую комнату в трехкомнатной квартире, и Терез подумала, что проживут они тут недолго. Но получилось слишком даже недолго. На второй день рано утром хозяйка с двумя детьми, уцепившимися за подол, прямо в ночной рубашке пришла и встала перед Терез. «Познакомимся, — сказала, искоса посмотрела на живот Терез, еще раз посмотрела и, удостоверившись, с решимостью безумца стряхнула с себя детей и раздельно сказала — С детьми не пущу, мне своих достаточно!»
Три раза повторилось такое. И Саак теперь хозяевам говорит, что их трое. И все двери захлопываются перед носом Саака. И, глядя на живот Терез, растущий день ото дня, Саак вконец отчаивается, но своего отчаяния жене не показывает, потому что как же, жена вон держится. А у Терез терпение — истинно терпение наседки, Терезина сестричка. Терез ждет.
Ждет квартиры с центральным отоплением, с уютной кухней, с ванной, с водой, горячей и холодной, Терез не для того переехала в город, чтобы жить на какой-то там окраине и пользоваться печкой. И месить грязь по дороге к уборной… Терез хочет городскую квартиру, городских соседей хочет, одним словом, хочет жить, как городской житель. Чего только не хочет Терез. И обо всем этом она хочет написать письмо сестре.
Но сейчас Терез писать не о чем. Даже адреса у нее нет своего. Терез живет в семье дяди, временно, конечно, живет, и потому адрес дяди — не ее адрес, дядюшкины соседи — не ее соседи, и обед, дымящийся перед мужем, — не ее обед. И даже муж, который сидит весь напрягшись и, стесняясь, ест обед, не ее муж, потому что у Терез нет дома. И в этом чужом доме у нее не хватает смелости остудить пиво для мужа, зайти к соседям. Ни в гости пойти, ни гостей позвать — ничего не может Терез.
Так о чем же ей писать в письме?
И, значит, пусть простит сестра, что Терез на ев письма отвечает мысленно. Каждый день она начинает в уме новое письмо и откладывает его на завтра. День становится неделей, неделя месяцем, но Терез не пишет, потому что письма ее сейчас грустными получаются. Какими-то слишком грустными.
И пусть сестра наберется терпения, пусть не расспрашивает каждого приезжающего из города, что это с Терез случилось. Ничего не случилось, Терезина сестра, ничего плохого не случилось. Они с мужем живы-здоровы, чего и вам желают. Дела немножечко не так пошли, с кем не бывает, но писать об этом не стоит. Дай бог, и Терез с мужем когда-нибудь заживут своим домом…