— У вас есть друзья, — отрезала она.
Дама из отдела социального обеспечения — ее имени Зуттер так и не узнал — была неопределенного возраста, где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Она была красива той красотой, которая умеет десятилетиями скрывать истинный возраст. Он дает о себе знать только в усилиях, затраченных на достижение безупречного косметического успеха. На лице дамы застыла маска строгой неприступности. У нее была крупная, склонная к полноте фигура, но женщина умела держать себя в рамках. Зуттер видел в ней законченное воплощение принципиальности. Помогала она только тем, кто был не в состоянии помочь себе сам.
— У меня нет друзей, которые умеют обращаться с кошкой, — признался Зуттер. — Наверняка уже четвертый день она ходит некормленая. Вполне могла убежать из дома.
— Кот, — спросила дама утвердительным тоном.
— Кастрированный, — ответил Зуттер.
— У нас четыре кошки, — изрекла дама, сложив на груди руки, — и они всегда умели позаботиться о себе. Без проблем. Если и есть проблемы, то только у вас. Вы ее избаловали.
— Это кошка моей покойной жены. Я не могу заменить ей хозяйку.
— Как ее зовут?
— Руфь.
— Кота зовут Руфь?
— Мою жену звали Руфью, — сказал он, — а кошке она давала много всяких кличек. К примеру, Белый олень. Стоило ей так позвать ее, и кошка стремглав неслась к ней.
— Белый северный олень не имеет ничего общего с гонками, я совершенно случайно знаю об этом.
— А кот и не был белым, — возразил Зуттер. — Многие считали, что он черный, но когда Руфь подзывала его: «Ко мне, белый олень!» — он мчался к ней галопом.
— Потому что был голоден и знал голос вашей жены.
— Наверно, так оно и было, — согласился Зуттер. Его грудная клетка просила покоя. — Но сейчас все обстоит иначе. Кошка знает мой голос, но услышать-то его не может. Я лежу тут, а кошка бродит неведомо где.
Дама окинула его чуть менее строгим взглядом. Она уже несколько раз поставила его на место. Возможно, поэтому он стал ей немного симпатичнее.
— Я здесь для того, чтобы помогать людям, а не кошкам. Итак, как обстоит дело с вами? Кто будет ухаживать за вами, когда вас выпишут? Готовить, убирать квартиру?
— Я сам.
Ее взгляд снова стал жестким:
— Вы же видите, что из этого получается.
— Всего лишь огнестрельная рана, — пошутил он.
— Поберегите себя какое-то время, — сказала она. — Ваш домашний врач должен связаться со Спитеком.
— Спитеком?
— Каждый день к вам будет приходит кто-нибудь и приносить горячую еду. Делать необходимую уборку.
— Читать мне вслух, — добавил Зуттер.
— Читать вы умеете сами, — властно сказала она.
— Но у меня нет домашнего врача.
— Такого не бывает.
В ее взгляде мелькнула неуверенность, потом он стал еще тверже.
— Тогда это будет первое, что мы организуем. Врачей широкого профиля хоть пруд пруди.
— Хоть по реке их сплавляй или хоть гору из них насыпай?
— Будете шутить, схлопочете еще один приступ кашля. Я принесу вам список осевших в вашем квартале врачей.
— И опустившихся врачих.
Она засмеялась против воли.
— Должно быть, вы полагаете, что шуточки — признак здоровья. Лучше посмотрите-ка на себя. — Она показала на прикрепленный к грудной клетке Зуттера шланг, который под больничным халатом тянулся к уравнительному резервуару Бюлау. Видимая часть дренажной трубки на протяжении нескольких сантиметров была закупорена черноватой массой. Дама помяла пальцами заблокированный проход, пробка начала растворяться и рассасываться, пока не отошла темной слизью. Следом показалась красноватая жидкость, и стало слышно, как она капает в бутылку.
— Вот так выглядит инфаркт, — сказала она. — Теперь вы понимаете, почему мы держим вас здесь. Не волнуйтесь, я наведу справки о вашей кошке.
— Вы спасли мне жизнь, — сказал Зуттер.
— Не преувеличивайте и не дергайтесь. Вам еще рано прыгать.
— А вы не бастуете? — спросил Зуттер.
— До чего мы дойдем, если еще и я начну бастовать. Это все для глупых детей. Для тех, кто думает только о себе. О том, чтобы иметь, иметь и иметь как можно больше.
— Вы сторонница чистого бытия, я это чувствую.
В этот момент прислуга-албанка ввезла на тележке ужин. Дама из отдела социальной помощи взглянула на наручные часы.
— Вам бы поменьше чувствовать да побольше кушать. Так будет полезнее для вас. Приятного аппетита.
— Спокойной ночи, фрау?..
Было четверть пятого, время, когда в больнице начинается ужин.
Перед последней поездкой в Сильс, за день до смерти, Руфь, погрузившись в «Реквием» Моцарта, уже ничего не ела. Днем у Зуттера была намечена встреча. Спроси Руфь, с кем, он не делал бы из этого тайны. «Речь идет о судебном процессе, Руфь, я опять вернулся к нему, мне нужно получить еще одно свидетельское показание». Это была почти правда. То, о чем он умолчал бы, относилось к принятой ими культуре взаимоотношений. То, что ты делаешь для себя лично, касается только тебя. Зуттер не знал, что это последний день в жизни Руфи. Он шел на встречу с женщиной, Руфь знала ее, хотя, как ему тогда казалось, не столь хорошо, как он сам.