Не о неверности помышлял тогда Зуттер, а скорее о спасении жизни, и как мог он обидеть Руфь признанием, что она не та женщина, которая способна его спасти. Да и ей самой честолюбивые притязания такого рода были отвратительны. Если ему не изменяет память, она сама послала его к Леоноре, они дружили, когда еще жили в «Шмелях». В ту пору Леонора, по прозвищу Лео, была замужем за художником фон Бальмоосом. После скандального процесса, о котором писал в прессе Зуттер, они развелись, но не расстались окончательно. Она пыталась сохранить хотя бы осколки той жизни, которую обеспечил ей ее художник, и продолжала под прежним именем давать сеансы психотерапии. Тогда-то и наведался к ней Зуттер по поводу своего межпозвоночного диска — последствия прострела.
Чем была для Зуттера Леонора? Руками. Эти руки должны были поддержать его, чтобы он мог упасть и при этом не взвыть от боли. Даже чтобы улечься на массажный стол, ему нужны были ее руки. Ходить, сидеть, стоять, лежать он еще как-то мог, если не делал резких движений. Но менять одно положение на другое было выше его сил. Одна мысль об этом вызывала у него крик боли. Подавить его хотя бы раз в день, когда нужно было пошевельнуться, считалось для Зуттера подвигом. Особенно в присутствии Руфи, которой он ничем не мог помочь, скорее наоборот: от нее вынужден был ждать помощи. Когда одевался, умывался, принимал ванну. Она не смеялась над ним до слез, но ее участливость вряд ли была искренней. Зуттер с его прострелом был фигурой неестественной, каким-то кричащим недоразумением. Даже стыд не мог заставить его удержаться от крика. Его позвоночник был орудием пытки, которое к тому же требовало бережного к себе отношения. Чтобы еще сильнее терзать его.
Под руками Леоноры волку пришлось выпустить его из своих лап. Он только глухо и все еще жалобно ворчал в успокоившейся наконец поясничной области Зуттера. Зуттер лежал на массажном столе, готовый опуститься глубоко вниз по ступеням естественной истории. Готовый пожертвовать достоинством высшего, уже выпрямившегося позвоночного животного.
Сначала ее руки только прикасались к нему, оставляя там и тут след своего тепла, в том числе и на проклятом межпозвоночном диске. Он чувствовал, нет: видел, как багряно-красное воспаленное место — таким он представлял его себе — остывает и приобретает менее ядовитый пурпурный цвет. Раз за разом руки прикасались к нему, и в местах их прикосновения кожа успокаивалась и теплела. Руки приносили это тепло и в то же время выманивали его из тела. Пока еще эти руки только дотрагивались до него, не принимаясь за дело. Но вот они взялись за него — ощупывая, ища, задерживаясь на том или ином месте. Они не давили на его узлы, а вычесывали, выглаживали их из него. Прикосновения Леоноры были необыкновенно легки: так кошка облизывает своего новорожденного котенка; нет: так она вылизывает мертворожденного, возвращая его к жизни.
Зуттер, груда костей и мяса, под этими прикосновениями начал превращаться в живой организм. Его собирали заново. Руки Леоноры соорудили ему новый каркас, поместили куда положено сердце, легкие, почки и печень. Не сдвинувшись с места, древо жизни Зуттера снова зашелестело под легкими, как дуновение ветерка, прикосновениями этих рук. Они не мяли его тело, а разглаживали, и оно принялось заново пускать корни и распрямляться.
Он открыл глаза. Прямо перед его лицом метались полы короткого халатика, под ними раскачивались коленки в такт энергичным движениям, которыми Лео обрабатывала его спину. И как-то само собой вышло, что его болтавшиеся без дела руки обхватили эти коленки, и волны тепла, пробегавшие по телу Зуттера, стали перетекать в них.
Совокупление происходило постепенно и плавно. Сигнал к нему первым подал один-единственный орган Зуттерова тела. Затем к нему присоединились все остальные, один за другим, все так же плавно втягиваясь в игру, поочередно срывая то, что могло помешать и что на самом деле мешало Зуттеру — болезненно и нелепо. И так получилось, что возвращенная ему жизнь стала переходить обратно к своему источнику, от тела к телу, не встречая сопротивления, лишь соприкасаясь с движущейся живой плотью. Дуга слияния поднималась все выше, приближаясь к завершению круга. Когда круг сомкнулся, из груди Зуттера вырвался громкий крик, вобравший в себя все подавленные стоны и выбросивший их из тела и души — в другой, новый мир. Кричал не Зуттер, крик втянул в себя его самого, чтобы разбить цепи, которыми он был скован, и вернуть в свою стихию.