Но беспокойство не заставляло себя ждать. И вот уже он снова склонялся над чертежами и видел в мечтах, как поблескивают на солнце кирки и лопаты, как осушаются топи и болота, сравниваются с землёй холмы и горы, слышал, как глухие взрывы сотрясают нутро земли по одному мановению его пальца. Он снова в корне перестроил и расширил свой план, а именно — разработал применительно к задуманной системе каналов проект большого нового порта, порта мирового значения, способного соперничать с Гамбургом и Бременом. Но и этим Пер не ограничился. Пока он бился над разрешением первой задачи, ему пришло в голову использовать энергию Атлантического океана с помощью гигантских поплавков. Поплавки, изготовленные из склепанных между собой железных плит, следует разместить в полосе прибоя, отсюда энергия по проводам будет поступать на промышленные предприятия, находящиеся на берегу. Не забыл он и про силу ветра, — она могла быть использована при посредстве моторов, призванных сыграть роль своеобразных аккумуляторов энергии, что создаст условия для превращения всей страны в промышленную державу первого ранга. По вечерам, когда голова уже шла кругом от работы, Пер, если позволяла погода, усаживался с боцманом на лавочку у забора; над лавочкой на каркасе из реек был натянут клок старого паруса. Это сооружение именовалось «беседкой», и оттуда, по мнению стариков, открывался самый заманчивый вид на весь сад в целом. Время от времени к ним наведывался кто-нибудь из старых друзей дома: то дряхлый плотник Бенц приплетётся с палочкой, чтобы пожаловаться на свой прострел, то заглянет вечно сияющий клепальщик Фус с пунцово-красным лицом и белой, словно у обезьяны, бородой. Тогда мадам Олуфсен потчевала гостей грогом собственного изготовления, а Трине посылали на Крокодиленгаде к Фусам за гитарой. Во втором этаже соседнего дома, что находился позади олуфсеновского, проживал молодой канонир, недурно игравший на флейте. Каждый вечер он садился у открытого окна с длинной самодельной флейтой, и когда Фус начинал подыгрывать на своей гитаре, у них, к великому удовольствию всего квартала, получался настоящий концерт. Из соседних окон высовывались головы, дети в палисадниках прекращали возню и карабкались на забор, чтобы хоть что-нибудь увидеть, и даже воробьи, которые уже устроились на ночлег в верхушках деревьев, встрепенувшись, разлетались по конькам крыш и сидели, чуть склонив голову набок, как маленькие внимательные слушатели.
И вот в один из таких музыкальных вечеров Пер вдруг заметил прелестную девушку, которая стояла у раскрытого окна «залы» в соседнем доме. Руки она заложила за спину и, судя по всему, ничем на свете не интересовалась, кроме концерта да полёта облаков. Однако румянец, с каждой минутой всё сильнее заливавший её щёки, свидетельствовал о том, что она отлично заметила дерзкий взгляд, устремлённый на неё из беседки Олуфсенов.
Дом, где стояла девушка, служил казенной квартирой одному из должностных лиц Нюбодера, некоему господину Якобеусу, чью жену торжественно величали «фру», — если не все, то по крайней мере подчинённые её мужа. У мадам Олуфсен Пер разузнал, что молодая девушка — племянница Якобеуса и что она недавно приехала в Копенгаген, чтобы учиться на швею.
С этого дня Пер исправно каждый вечер подсаживался к боцману и краем глаза поглядывал на соседние окна; эти усилия по большей части не были тщетны: девушка то затевала поливку цветов, то чистила птичью клетку; иногда она даже отворяла окно и, раздвинув цветочные горшки, ложилась грудью на подоконник, чтобы скользнуть взглядом по крышам, по соседним дворикам, по небу, наконец — словом, по чему угодно, кроме сада обер-боцмана.
Они ни разу даже не встретились взглядами, как ни старался Пер установить с помощью этого немого языка телеграфную связь через забор. И вот, однажды утром, выйдя на улицу, он впервые встретил её вне дома. Она бежала через дорогу из булочной, в зелёных домашних шлёпанцах и с сумкой для провизии. Пер невольно улыбнулся, когда заметил, как она растерялась из-за того, что её повстречали в таком затрапезном виде; это смущение сделало девушку ещё милее, и он решился учтиво приподнять шляпу. Однако она притворилась, будто не заметила поклона; в тот же самый день она блистательно сквиталась за утреннее унижение. Пер как раз возвращался домой с небольшой прогулки по Лангенлинне, и вдруг она вышла из дверей своего дома, в нарядном светлом жакете, с большим шелковым бантом на шее и в шляпке с вуалью. На мгновение она задержалась в дверях, чтобы застегнуть последнюю пуговку на чёрных, ослепительно новых перчатках, потом, сунув руки в карманы, медленно проплыла в сторону городского вала, не удостоив Пера ни единым взглядом. Но Пер и на сей раз улыбнулся. Отправляясь на прогулку, он разглядел её личико в оконном зеркальце господина Якобеуса; было совершенно ясно, что она нарочно дожидалась его возвращения, чтобы появиться во всём этом великолепии.