И это была правда.
Он полюбил впервые. Далеко обогнав во многих отношениях своих сверстников, он всё ещё оставался ребёнком или дикарём во всём, что касалось человеческих отношений. Теперь он жил с томительным и сладким чувством, будто в душе его совершается таинственное рождение и вот-вот ему откроется новый мир. Он, кто прежде, познакомившись с женщиной, стремился перейти как можно скорее от слов к делу, был с этой девочкой сама предупредительность и столь сдержан, столь робок из боязни ненароком оскорбить её, что немало прошло времени, прежде чем он осмелился попросить её о прощальном поцелуе. И как только она ответила согласием и краска залила её лицо, он чуть не пожалел о своей дерзости. Когда же он коснулся её свежего рта и вдохнул теплоту её губ, ему показалось, будто он оскверняет святыню.
Осенью Франциска собиралась ненадолго уехать к родителям. Несмотря на частые встречи, несмотря даже на известную неосторожность — теперь их всё более нежные прощания происходили у самой черты Нюбодера, никто до сих пор не проведал об их отношениях; никто, если не считать Трине. С присущим ей даром ясновидения там, где дело касалось Пера, эта недалёкая, почти слабоумная девушка поняла всё; а потом уже и самому Перу пришлось однажды довериться ей, чтобы переправить в соседский дом особо важное письмо, и это нелёгкое и даже небезопасное поручение Трине выполнила словно божью заповедь. Под тем (ею самой изобретённым) предлогом, что у неё-де упала туда прищепка для белья, Трине добилась свободного доступа в твердыню самого Якобеуса и благополучно передала тайное послание в руки адресата. Но потом, когда Пер ушёл, Трине вдруг сделалась такая тихая и бледная и так часто уединялась в туалете, что мадам Олуфсен под конец сочла её больной, отправила в постель и закатила хороший горчичник на живот.
В октябре, после возвращения Франциски, чувства её и Пера достигли такой глубины и силы, что теперь было не миновать решительных действий. Пер находился в совершенном смятении. Мысль соблазнить её и тем дать исход своим чувствам он решительно отвергал. С другой стороны, об официальной помолвке он не мог и помыслить, тогда как Франциска только того и ждала. Она уже пыталась разок-другой без всякого повода посвятить его в свои семейные дела, а как-то к случаю обронила замечание о том, что отец её человек весьма зажиточный. Но женитьба на дочери простого шорника из Кьертеминне казалась ему несовместимой с той высокой целью, которую он себе поставил. Всякий раз, когда искушение одолевало его, он видел перед собой Ниргора и вспоминал слова о принце из свинопасов, что и прежде вспыхивали перед ним огненными буквами, — насмешливые и зловещие.
Но тут произошло событие, стремительно и неожиданно ускорившее развязку.
Старому Якобеусу давно уже казалось подозрительным, что племянница с каждым днём всё позже возвращается домой, а так как её объяснения доверия не внушали, то в один прекрасный день он учинил расследование. Расследование свелось к форменному допросу, и девушка во всём призналась.
На другой день господин Якобеус явился к Перу и в лоб, даже не назвав себя, спросил, намерен ли тот жениться на его племяннице.
Пер пытался сначала увильнуть, предложил гостю сесть и вообще сделал вид, будто не понимает, о чём идёт речь. Но сердитый гость, отрицательно помотав головой, потребовал избавить его от пустой болтовни и дать четкий ответ. Одно из двух, — да или нет, больше ничего не нужно.
Пер всё ещё колебался. Он понимал, что, сказав «нет», навсегда расстанется с Франциской. При этой мысли сердце у него больно сжалось. Он представил себе, как она сейчас в страхе и тревоге бродит по дому, ожидая решения своей судьбы. Мелькнуло даже искушение отбросить все горделивые, несбыточные мечты, удержать ту единственно верную махонькую синичку, которая сама даётся в руки, и выкинуть из головы золотых журавлей в небе. Но снова лысая голова Ниргора возникла перед ним. И тогда он выпрямился и решительно сказал «нет».
Тут разыгралась сцена, о которой Пер даже много лет спустя не мог вспоминать без чувства мучительного стыда. Засунув руки в карманы, старый Якобеус сделал два тяжелых шага и вплотную подступил к нему, щекоча его лицо своей седой бородой. И этот чужой человек обозвал Пера наглецом, разбойником и бродягой, а потом сказал, что если Пер хоть раз посмеет сунуться к его племяннице, то будет избит и вышвырнут из Нюбодера, как шелудивый пёс.