— Тусикъ мой! Тусикъ, Тусикъ!
И это нелѣпое имя выражало въ ея устахъ. такую бездну любви и горя, такъ много сливалось въ немъ смѣшного и трогательнаго, что изъ подъ спущенныхъ рѣсницъ Платона скатилась слеза, а на губахъ мелькнула слабая улыбка.
Всю ночь слушала Ольга, какъ молилась, рыдала и билась головой о полъ ея мать. Не чувствуя въ себѣ силы совладать съ охватившей ее жутью, она убѣжала въ кухню къ Матренѣ и, съежившись отъ страха и холода, прижалась въ углу на жесткой подстилкѣ. Матрена вскочила.
— Слушай, слушай, — сказала Ольга и указала рукой по направленію спальни матери.
До самаго свѣта сидѣли онѣ, разговаривая шепотомъ.
— Уходитъ! — вдругъ объявила Матрена, прислушиваясь къ стуку захлопнувшейся двери.
Но не прошло и двухъ часовъ, какъ Татьяну Алексѣевну привезли изъ Шахова въ телѣгѣ. Глаза ея были широко раскрыты и изъ этихъ глазъ глядѣло большое, никогда неизсякающее материнское горе. Когда Ольга съ плачемъ подошла къ ней, она отстранила ее рукой.
— И на тебѣ вина… передъ братомъ, — строго сказала она и неопредѣленнымъ жестомъ указала на небо.