— Очень приятно, садитесь.
— Вы были когда-нибудь у нас на ферме, товарищ директор?
— Бывал, — улыбается директор.
— А вы знаете, что там поголовно ручной труд, а работают женщины, а Анна Ивановна уже больной человек, она вилами весь день ворочает, я не могу их лечить, они же гробятся, а вы никакой механизации не проводите, как будто вы совсем газет не читаете…
Директор улыбается:
— Газеты мы читаем, товарищ фельдшер, и внедряем в совхозе комплексную механизацию, на центральной усадьбе, а дорофеевскую бригаду мы закрываем.
— Кто закрывает?
— Я закрываю. Скот переведем на механизированные фермы.
— Как это закрываете?
— Очень просто.
— Как это просто? Скот переводите. А люди?
— Люди, если хотят, переедут на центральную усадьбу.
— Да ведь они дома живут. Куда они переедут? Анна Ивановна? Михаил Васильевич? Алексей Иванович? Это вы всех хотите побросать? Да у него вся Европа железо целовала, у него орден Славы второй степени!..
— Какое железо? При чем тут железо?
— Он Европу на тапке спасал, она у него танк целовала, а вы закрыть хотите!.. Может, вы и Дорофеево распахать хотите?
— Придет время, распашем.
Аля встает резко, уходит. От дверей, обернувшись, говорит:
— Я в райздрав пойду жаловаться на вас.
В городе, в комнате девушек, в общежитии, вечеринка, день рождения городской Али. Три койки, посередине стол, накрытый для вечерники и уже наполовину разоренный. В тесноте танцуют под спокойную музыку. Володя танцует с Алей, собственно, топчется под музыку, двуми руками держа Алю за плечи. Девушка заглядывает ему в глаза. Потом щекой прижимается к Володиной щеке.
— Вы с Женей работаете? — спрашивает.
— С Женей.
— А раньше я не видела вас. Почему?
— Я недавно.
Опять она прижалась щекой. Потом говорит горячим шепотом:
— С вами хорошо танцевать. — И губами прикоснулась к Володиной щеке. И все смолкло. Выключились звуки. И мы слышим:
— А я морс не люблю.
— А что же ты любишь, Аленька?
— Больных люблю. Нет, не больных, конечно. Людей. Чтобы они не болели.
Потом пропадает комната, эти танцы, эти люди, мы видим ту сцепу па холме. Глазами Володи, то есть видим одну Алю.
— Я бы уд-дарила тебя…
— Ну и ударь, — слышим голос Володи.
— Ни-когда! Если мужчина бьет женщину, это подло. Но если женщина бьет мужчину, это… подло в квадрате. Стрекулятор.
Снова комната.
— Я сейчас, — говорит Володя и оставляет девушку.
Выходит в коридор, бежит по улице, вскакивает в автобус. Автобус увозит Володю в вечернюю улицу, где уже огни зажжены. Потом видим летящего из города Володю на мотоцикле. Мост через вечернюю Клязьму, аллея, автомобильные фары. Летит точечка светящаяся. Поля, леса, город Судогда, снова лесная дорога. Наконец мотоцикл влетает в Дорофеево.
Алины окна, как и все окна в деревне, черны.
Володя глушит мотор. Стучит в окно. Прислушивается. И тогда от пруда доносится пиликанье Алексея Ликинского. Снова стучит. Никакого ответа, но мы видим в высоком окне Алин силуэт. Володя снизу этого не видит.
— Аля! — несмело зовет Володя. Силуэт не шевелится.
— Аля! Это я, Володя.
— Я вижу.
Володя поднимается на носках, пытается дотянуться до высокого окна.
— Аля, пожалуйста, выйди, открой, пожалуйста, я из Владимира приехал.
— Зачем?
— Выйди, Аля.
— Я уже спать легла.
— Ну открой, ну выйди. Я поговорить приехал…
Молчание.
— Я поговорить должен, Аля.
— Говори.
— Ну ты что, ненормальная, что ли?
— Нормальная. Я иду спать.
— Аля… Аля…
Молчание. Володя поник весь, голову опустил. Последний раз в окно бросает:
— Я тебе окна сейчас побью.
Молчание. Володя возвращается к мотоциклу, садится возле на траву, прислонясь спиной к колесу. Не отзывается Аля. Пиликает Ликинский.
Вообще-то, конечно… Может быть, Аля и права, но лично мне кажется, я на се месте уже не устоял бы. Во всяком случае, вышел бы на минутку. Что тут такого, выйти к парню на одну минутку? Может, он сказать что-нибудь хочет? Может, он действительно… А может, у нее и сердца никакого нет? Может, она и думает только об одних старухах да об алкоголиках — лечить, лечить, лечить? Может, она сипим чулком хочет стать? Это же совершенно не в духе, не современно.
Но Аля и не думала ложиться в постель. Она стоит в рубашечке, прислонилась к оконному косяку, за шторку держится и то ли просто слушает грустное пиликанье Ликинского, то ли смотрит из-за шторы на Володин мотоцикл и на него, сидящего у колеса, то ли задумалась о чем-то, босиком стоит, в рубашечке коротенькой.