— Ну да и у насъ загнаны со вчерашняго вечера ея четыре коровы… двѣ ея лучшихъ, тирольскихъ! — вдругъ прибавляетъ управляющій.
Юрій Михайловичъ смѣется.
— Такъ этихъ значитъ я заманилъ?
Управляющій обижается.
— Вамъ вотъ смѣшно, Юрій Михайловичъ, а какъ скотный нашъ дворъ она портитъ, такъ вѣдь — вы же на меня въ обидѣ будете!.. Нѣтъ, воля ваша, а такъ больше нельзя… разрѣшите… я завтра въ городъ уѣду и подамъ жалобу мировому. Ужь будьте покойны… я дѣло выиграю, а она большой штрафъ заплатитъ и всѣ убытки… Наше дѣло правое.
Но Юрій Михайловичъ жаловаться мировому, сколько ни упрашивалъ управляющій, не позволялъ. Однако, всѣ эти ежедневные разговоры и исторіи въ концѣ концовъ сдѣлали свое дѣло. Смертельная борьба двухъ управляющихъ отразилась таки на Юріи Михайловичѣ и Вѣрѣ Павловнѣ; они перестали видаться и въ послѣдній разъ встрѣтились у опушки парка, очень сухо раскланялись и разошлись въ разныя стороны.
Наконецъ, сегодня, въ этотъ чудный августовскій день, управляющій явился передъ Юріемъ Михайловичемъ, совсѣмъ багровый, трясясь какъ въ лихорадкѣ, и долго не могъ произнести слова.
— Что съ вами? что такое случилось? — даже встревожился Юрій Михайловичъ.
— А то-съ… а то-съ, что вотъ вы не дозволяли къ мировому, а они насъ упредили — и на насъ жалоба… Вотъ-съ до чего дошло!..
— Да полно-те… какая тутъ жалоба? кто это вамъ сказалъ?..
Но управляющій, съ отчаяннымъ и въ то же время торжественнымъ жестомъ подалъ повѣстку, Юрій Михайловичъ пробѣжалъ ее глазами.
— Такъ это васъ вызываютъ, а не меня, и по жалобѣ управляющаго госпожи Тренеръ, а не ея самой…
— Это все одно-съ, все одно-съ, — трясся и задыхался управляющій, — дайте срокъ — она и васъ самолично притянетъ-съ… къ тому идетъ…
«Однако, хоть и пустяки, а все же непріятно, да и, наконецъ, надоѣдать начинаетъ… И чего это она придирается»… думалъ Юрій Михайловичъ, совсѣмъ уже приближаясь къ дубамъ, за которыми начинался небольшой, но густой и тѣнистый паркъ Вѣры Павловны. Онъ подошелъ къ дубу-великану, подъ вѣтвями котораго любилъ отдыхать, любуясь зеленой равниной и широкой далью, и уже хотѣлъ было опуститься на траву, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него послышалось ворчаніе, а затѣмъ хоть и не особенно внушительный, но сильно враждебный лай. Темносѣрый съ черной полосой на спинѣ мопсикъ кинулся къ нему, подпрыгивая и ныряя въ травѣ, остановился передъ нимъ какъ вкопанный, поднялъ круглую, обрюзглую, съ приплюснутымъ носомъ мордочку, устремилъ на него большіе, черные и круглые глаза — и глухо зарычалъ, выжидая и обдумывая положеніе.
— Здравствуйте, Юрій Михайловичъ! — раздался пріятный женскій голосъ.
Вѣра Павловна едва улыбалась кончиками губъ, еще не рѣшаясь — протянуть или не протянуть ему руку. Она вышла изъ тѣни и солнце сразу освѣтило всю ея полную красиво сложенную фигуру, ея свѣжій, изящный нарядъ, ея густую бѣлокурую, круто свернутую, выглядывавшую изъ-подъ соломенной шляпы, косу, ея моложавое розовое лицо съ большими сѣрыми глазами, маленькимъ хорошенькимъ носикомъ и нѣсколько насмѣшливымъ, особенно теперь, но положительно красивымъ, ртомъ.
Юрій Михайловичъ взглянулъ на нее, прежде всего залюбовался ею и быстрая, быстрая мысль промелькнула въ головѣ его и затѣмъ какъ-то странно и неожиданно упала прямо въ сердце: «какая прелестная женщина»!.. ей должно быть тридцать пять… никакъ не меньше… но развѣ это не все равно, когда она но старѣе двадцати пяти — такъ свѣжа, мила и красива!..
Между тѣмъ Вѣра Павловна уже рѣшилась и протянула ему руку. Это пожатіе доставило ему почему-то особенное удовольствіе, какого онъ давно не испытывалъ.
— Я очень радъ, Вѣра Павловна, что встрѣтился съ вами… Мнѣ надо съ вами поговорить, — объявилъ онъ продолжая любоваться ею.
А въ головѣ и сердцѣ звучало: «отчего она никогда не была такъ хороша, какъ сегодня»?
— И мнѣ тоже надо поговорить съ вами, а потому сядемъ на траву, вы на своей землѣ — вѣдь это межа — я на своей, — и будемъ бесѣдовать.
Она прелестнымъ движеніемъ, несмотря на свою полноту, опустилась въ густую и мягкую траву. Юрій Михайловичъ послѣдовалъ ея примѣру, снялъ шляпу и всей грудью вдохнулъ въ себя легкій вѣтерокъ, потянувшій отъ рѣки. Мопсикъ подвернулся къ самому платью свой хозяйки, пересталъ рычать, громко и протяжно. даже съ визгомъ зѣвнулъ и началъ укладываться.
— Вѣра Павловна, о чемъ же это вы хотѣли поговорить со мною?
— А вы о чемъ, Юрій Михайловичъ?