— В общем, правда. Он настолько перепугался, что ничего не соображал.
— Это все, что мы хотели узнать.
Харпер посмотрел им вслед, тяжело вздохнул, убрал бумаги в ящик и посмотрел на часы. Пора было заканчивать дела.
Назавтра в три часа дня впервые дал о себе знать неуловимый враг. В тот момент Харпер беззаботно сидел, откинувшись на спинку стула и положив ноги на край стола, лениво наблюдая за Мойрой, разбиравшей счета.
Его мысленный дар мог функционировать в двух различных режимах, которые Харпер называл «радио» и «радар». В режиме радио он просто слушал передававшиеся в ближайших окрестностях «программы». Переключаясь же в режим радара, он посылал собственный импульс, побуждая чужой разум дать ответ.
Когда он просто слушал, он воспринимал все, независимо от того, несли чужие мысли информацию или нет. В девяноста девяти случаях из ста эти мысли оказывались не стоящей ни малейшего внимания чушью. Но когда Харпер проникал в чужой разум, он получал то, что хотел, подталкивая мысли другого в нужное русло. Пока речь шла об обычных людях, было все равно, какой метод использовать, поскольку они не догадывались ни об одном, ни о другом.
С венерианским разумом дело обстояло иначе; это был первый урок, который Харпер получил, установив контакт с существом, овладевшим телом мисс Уитгингэм. Он мог слушать венерианца в режиме радио, о чем тот даже не подозревал. Но если, подобно радару, Харпер пытался проникнуть в чужой разум, чтобы получить необходимые сведения, венерианец ощущал толчок и немедленно поднимал тревогу.
Телепатические способности имели свои ограничения. Никто не знал этого лучше Харпера. Ему часто приходилось задавать наводящие вопросы даже обычным людям, проникая в их мозг под прикрытием разговора, подталкивая размышления собеседника к желаемому ответу. Иначе Харпер не услышал бы ничего, кроме бесполезной мешанины чужих мыслей.
С венерианским разумом все обстояло сложнее — и вдвойне сложнее было иметь с ним дело, сидя в засаде. Харпер мог прислушиваться в надежде, что добыча выдаст свое приближение, но должен был соблюдать крайнюю осторожность, посылая мысленный импульс. Если бы он сделал это слишком рано, венерианец мог сбежать, неся весть о том, что некий разум, а может, и не один, в состоянии обнаружить скрытое от миллионов остальных людей. А если бы Харпер опоздал — это могло бы закончиться отчаянной схваткой и гибелью того, кто нужен был живым.
Харпер медленно и ритмично покачивался на стуле, задние ножки которого протестующе скрипели. В последние несколько дней он не слушал чужие мысли постоянно — было невозможно одновременно заниматься этим и уделять внимание другим делам. Кроме того, в том не было необходимости. Достаточно было раз в несколько минут на пару мгновений окинуть мысленным взором окрестности — так маяк освещает лучом темное штормовое море.
Покачнувшись в сотый или тысячный раз, Харпер перестал терзать стул и сел прямо. Мойра выжидающе посмотрела на босса, но, видя, что тот не обращает на нее внимания, продолжила перекладывать бумаги.
Харпер вновь прислушался к чему-то находившемуся очень далеко, возможно в тысяче ярдов отсюда или даже дальше, отчасти заглушенному общим шумом. Оно приближалось, медленно, но верно, не быстрее идущего пешком человека. То был нечеловеческий разум, бормотавший словно рассерженный гусь.
— Норрис! — крикнул Харпер.
Мойра вздрогнула, уронила бумаги и наклонилась, чтобы их поднять.
Дверь приоткрылась, заглянул агент.
— Что случилось?
— Кажется, он здесь.
— Вы хотите сказать…
— Он идет пешком. Без машины. По тротуару.
— Оставайтесь на месте! — приказал Норрис и скрылся из виду.
Подойдя к окну, Харпер посмотрел на находившуюся в десяти футах внизу дорогу. Потом распахнул раму и наклонился, чтобы лучше видеть. То, что это превращало его в превосходную мишень, нисколько не беспокоило Харпера: враги могли охотиться за ним только для того, чтобы узнать его секрет, а мертвые не выдают секретов.
Разум, который он искал, принадлежал одному из группы пешеходов, двигавшихся по левой стороне улицы в четырехстах или пятистах ярдах к северу. В своей способности ориентироваться Харпер не сомневался, но не мог выделить одного индивидуума из далекой группы неотличимых друг от друга людей.
Высунувшись из окна, он ждал, когда странный разум приблизится.
Триста ярдов, двести, сто пятьдесят. К этому времени его выбор сузился до трех человек: опрятно одетая домохозяйка, бойко шагавшая по улице, преуспевающего вида толстяк-бизнесмен лет сорока и худой тип со впалыми щеками, который крадучись двигался вдоль стены.