Отец — это уже другое дело, это самое главное. Чистая случайность, что Люкке о нем узнала. В апреле, за два дня до ее четырнадцатого дня рождения. Что же она разыскивала в буфете в гостиной? Салфетки? Писчую бумагу? Вазу для цветов? Она не может вспомнить, только это — как она застыла, держа в руке зеленую пластиковую папку, перехваченную резинкой, — эту папку, хранившуюся на нижней полке буфета, Люкке прежде никогда не видела. Документы и свидетельства. Письмо о судебном решении по поводу алиментов на основании проведенного ДНК-теста. Свидетельство о рождении, в котором записано чужое имя, не ее и не Юны, мужское.
Она всегда знала, что у нее нет отца. Юна как-то сказала: «Отца у тебя нет, точка». Так было всегда, и Люкке не одна такая, она что, разве скучала по отцу? Разве можно скучать по тому, кого не знаешь и никогда не видела? Однажды, за много лет до того случая, она смотрела по телевизору документальный фильм — про молодую мать, которая родила ребенка от неизвестного донора. Она сидела с новорожденным на руках, с маленьким мальчиком, слезы радости катились по ее щекам, и она говорила: «Пусть у него нет отца, но он будет знать, что он бесконечно любимый и желанный». Люкке тогда подумала: «Именно так и есть. Это прекрасно». Хотя Юна никогда не плакала вот так и не произносила ничего подобного. Юна говорит: «Неудивительно, что у тебя нет друзей, раз ты вечно сидишь такая понурая и тихая». Или задирает свитер и показывает белые полосы, расчертившие кожу на ее животе. Шутка ли — прибавить двадцать пять килограммов за девять месяцев, замечает она, и эти полосы останутся на ее коже навсегда. И еще когда Люкке исполнилось восемь или девять, она сказала: «Я слишком молода для такого большого ребенка, не называй меня мамой, называй по имени».
А теперь Юна стоит там, в дверях гостиной, и спрашивает: «Чем это ты занимаешься?» Она смотрит на Люкке, на зеленую пластиковую папку, на листы, которые торчат из нее. «У меня есть отец?» — выговаривает Люкке. Так непривычно произносить это слово, но совсем нетрудно, оно само вылетает из приоткрытого рта, как тогда, когда она была маленькой и чистила зубы, а Юна говорила: «Скажи „аааа“!»
Теперь очередь Юны замолчать. Она засовывает листы в зеленую папку, один из них выскальзывает на пол, она подхватывает его так поспешно, что на краешке страницы остаются следы ногтей. «Ты мне врала?» — не отступает Люкке. Юна отвечает: «Это для твоей же пользы, у него своя семья, даже не думай об этом». Она резко захлопывает папку, перетягивает ее резинкой, словно опечатывает. «Давай забудем об этом», — просит Юна, ее лицо идет пятнами, и она направляется в кухню. «И не смей ничего вынюхивать, — прикрикивает она. — Должно быть право на частную жизнь».
Через два дня ей исполнится четырнадцать. Проходит больше часа с того момента, как Юна скрылась в кухне, там что-то грохочет, она возвращается со свежеиспеченными крендельками и бумажными колпачками, которые они использовали, когда Люкке была маленькой и в дом приходили дети. От Юны исходит запах дрожжей и мелиссы, когда она склоняется и прилаживает на голову Люкке бумажную корону. «Подарок будет вечером, — говорит Юна. Она выбрала остроконечный голубой колпак, тонкая резинка под подбородком. — Давай-ка сходим куда-нибудь отпраздновать». В шесть часов они отправляются в гостиницу, столик их уже ждет. У Юны выходной, и их обслуживают ее коллеги. «Принесите еще колы! — кричит Юна и щелкает пальцами. — Мы здесь отмечаем четырнадцатилетие, наступает великая пора!» Коллеги суетятся и делают вид, что подчиняются ее приказам, но они смеются, и Юна тоже хохочет с ними, волосы у нее курчавые, как же она прекрасна. Дядя Франк тоже пришел, в галстуке и при параде, он купил в подарок изящные серебряные часики и футболку с надписью по-английски «Верь в свои селфи». «Если честно, на нее была скидка, — признается дядя Франк, — надеюсь, она тебе нравится, ведь ее уже не обменять».
И теперь наступает очередь Юны, она отыскивает подарок в сумке и выставляет на скатерть красиво обернутую коробку. «С днем рождения, моя дорогая девочка», — произносит Юна. Ее голос срывается на полуслове, а глаза внезапно наполняются слезами. «В чем дело-то?» — недоумевает дядя Франк, переводя взгляд с одной на другую. Юна смеется, но по щекам катятся слезы. «Я становлюсь такой несуразной и сентиментальной, когда дело касается дней рождений», — говорит она, расправляет салфетку и обмахивается ею, словно веером. «Господи Иисусе», — произносит дядя Франк, подмигивает Люкке и закатывает глаза к потолку — сестрица, чего там! Юна достает пачку сигарет и поднимается. «Можешь открыть подарок, — говорит она, — я снаружи понаблюдаю». Юна направляется к двери, короткое платье облегает фигуру, когда она идет по залу ресторана, взгляды многих посетителей обращены на нее. «Ну, давай! — подбадривает дядя Франк. — Я сгораю от нетерпения». Люкке развязывает ленту, разворачивает упаковочную бумагу. Юна нетерпеливо машет с веранды, дядя Франк длинно присвистывает, увидев, что в коробке.