— Но это просто ужасно несправедливо, — рыдает Элине, — я столько всего написала!
Когда она поднимает голову, черная от туши слеза соскальзывает со щеки и приземляется прямо рядом с отметкой, которая выставлена красной ручкой и обведена в кружок.
— Три с плюсом, — рыдает Элине, словно не верит, — пожалуйста, скажите, что это неправда!
Лив Карин присаживается на корточки перед партой и чувствует, как урчит в животе, слабо ноет где-то там, под поясом брюк; сегодня на завтрак она успела съесть только хлебец, схватила, уходя из дома.
— Ну вот посмотри, — Лив Карин водит пальцем по листку с контрольной. — Ты пишешь, что Великая французская революция началась в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Ошиблась на целых двести лет!
— Ну простите! — рыдает Элине.
— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом пала Берлинская стена, — продолжает Лив Карин, — но это же совершенно другое, мы же говорили об этом весной.
— Ну понимаете, — стенает Элине, — совершенно невозможно держать в голове так много разных дат!
Она снова роняет голову и рыдает. Волосы сползли набок и распались, открывая бледную шею, на которой заметно светло-розовое родимое пятно — оно кажется отпечатком под линией роста волос, оно не такое, как было у Кайи, когда та родилась, — ее пятно акушерка назвала «отпечатком клюва аиста»; Лив Карин уже давно не вспоминала о нем, она думает о том, как оно выглядит теперь, вспоминает, когда она в последний раз видела Кайю раздетой?
Ученики вот-вот выбегут в школьный двор перед окном, слышны юные голоса, смешки и толкотня, один парень из десятого стягивает шапку у девочки из восьмого класса, и последствия очевидны: она громко голосит и принимается гоняться за ним.
— Проблема в том, — говорит Лив Карин, — что ты подготовилась слишком плохо.
— Проблема в том, — взрывается Элине и поднимает голову, — что мой папа убьет меня, когда я принесу домой тройку.
— Не говори глупостей, — успокаивает ее Лив Карин и в то же время видит перед собой вытянутое лицо Харальда Брекке, она столкнулась с ним перед заправкой «Шелл» на прошлой неделе, он действительно очень сдал.
— Вы же ничего не знаете! — кричит Элине пронзительным голосом.
Но дело в том, что Лив Карин на самом деле знает. И в этом-то и заключается настоящая проблема — что она, наоборот, знает слишком много об отце Элине Брекке, точно так же, как она знает больше, чем хочет, о жизни и семейном положении других учеников, как это всегда бывает в маленьких городках, и это мучает Лив Карин уже много лет. В какой-то момент она даже подумывала поискать другую школу, чтобы избежать необходимости общаться с соседскими и собственными детьми в рабочей обстановке, но мысль о том, чтобы ездить во Фресвик по петляющим узким, а то и перекрытым зимой дорогам, не позволяла рассматривать этот вариант всерьез.
Но, конечно, нет смысла даже пытаться рассказывать обо всем этом Элине, думает Лив Карин. Вместо этого она гладит рукой по вздрагивающим плечам Элине и не произносит ни слова. Не станет же она передавать все, что ей против ее воли поведали другие. Например, как Харальд Брекке напился и отвратительно себя вел летом на фестивале сыра: для начала он помочился прямо на улице, и поэтому домой его увез ленсман, это уже не говоря о доказанной интрижке между Сив-Хеге Брекке и молодым мужчиной откуда-то из других мест. Как рассказала в учительской Йорун, они страстно в открытую целовались на палубе парома во время переправы из Согнепринсен в Балестранн, а перед хлебным прилавком магазина «Куп» на прошлой неделе Финн с плохо скрываемым злорадством рассказала о том, что Сив-Хеге ходила на просмотр одной квартиры за студенческим центром, и уж это Лив Карин совершенно не хотелось знать.
Лив Карин молчит об этом и, пока рыдания Элине постепенно затихают, пытается вытянуть левую ногу, которая почти затекла в неудобном положении, украдкой смотрит на часы и приходит к выводу, что пообедать уже не успеет, и когда еще несколько минут спустя она отпирает дверь класса, дает твердое обещание просмотреть контрольную работу еще раз, потому что Элине поднимает на нее мокрые от слез глаза, в которых застыла мольба:
— Может быть, там все-таки удастся поставить слабую четверочку?
Она ест принесенный с собой обед, стоя около стола перед кофеваркой. От перемены осталось не больше восьми минут, кроме того, ей не хочется вступать в пустые разговоры, которые ведутся вокруг маленьких столиков, стоящих у голубых диванов со свалявшейся обивкой в учительской. Лив Карин включает чайник и берет чайную чашку и два кусочка сахара с общей полки в шкафу. «Убери за собой! Твоя мама здесь не работает!» — написано на листочке, который приклеен к дверце шкафа, — это предупреждение висит здесь с незапамятных времен, но однажды осенью кто-то перечеркнул слова «твоя мама», а сверху написал «твой папа», и, как сказала Йорун, это сделал один из молодых учителей, пришедший на замену.