С тех пор как они переехали в новый дом, прошло меньше месяца. Ее отец предложил построить гараж, фундамент был уже готов. Именно на него стояла и смотрела Лив Карин, когда, отложив в сторону телефон, вывела Кайю на улицу. Светлая твердая бетонная поверхность, брезент цвета зеленого мха, натянутый на бетономешалку, которую отцу одолжил кто-то из коллег. Шел дождь. На Кайе было только тоненькое платьице. Вскоре ей должно было исполниться два года, и они уже заговаривали о том, чтобы родить еще одного ребенка, Магнар сказал: «Я хочу много детей!», и она восприняла это как знак одобрения — что он хочет, чтобы она выносила и родила его детей.
Через какое-то время вышел он и остановился рядом с ними у фундамента. Ветер трепал края брезента, и можно было разглядеть оранжевые ножки бетономешалки. Магнар спросил: «Ты идешь?» Руки его все еще были коричневыми от морилки. Кайя топала в грязной луже, на ногах только матерчатые туфли. И где она их раздобыла? Магнар сказал: «Она больше никогда не позвонит. Мы больше никогда не будем об этом говорить. Я должен заплатить, но на тебе это никак не отразится, я договорюсь насчет дополнительных рейсов».
На этом была поставлена точка. Ничего не изменилось. И Лив Карин становилось стыдно, когда мысль о девочке возникала у нее в голове, потому что она знала только одно: что это девочка. Ей было стыдно, потому что, независимо от того, стала ли эта девочка нежелательным результатом бессмысленного пьянства Магнара, как позже объяснил ей он сам, независимо от того, была ли ее мать ненормальной и уверяла ли, что принимает пилюли, речь шла о человеке, невинном ребенке. Но Лив Карин продолжала молчать об этом, так они договорились в тот день, когда шел дождь и на телефон Магнара позвонили. Они достроили гараж, на летних каникулах отправились на две недели на Крит, на курорт прямо рядом с пляжем, все включено, и после этого у них родился второй ребенок, а вскоре еще один — третий, потому что они именно так и считали их — первый, второй, третий, и не было тревожных промежуточных чисел в ряду их детей.
Она смотрит на него — как он щурится, глядя на дорогу, передвигает руки на руле, так что они встречаются в верхней точке, как он глубоко дышит, так что вздымаются и опускаются его плечи и грудь. «Девочки» — так он сказал, во множественном числе.
— Помнишь те выходные перед Пасхой, — нарушает молчание Магнар, — когда мы только начали жить вместе?
Он не отрывает взгляд от дороги, Лив Карин не отвечает.
— Мы тогда поссорились, — продолжает Магнар, — уж не помню из-за чего, и ты уехала к подруге в Берген, а я напился до чертиков и пошел гулять с друзьями.
Он бросает быстрый взгляд на нее, и легкий румянец заливает его щеки под щетиной, но она по-прежнему молчит, вся ярость, которая только мгновение назад переполняла ее, куда-то улетучилась.
— Она была замужем и немного старше меня, — продолжил Магнар, — может быть, именно это так возбуждало, но речь шла всего лишь про выходные. Это ничего не значило.
Лив Карин отворачивается к окну и произносит:
— Не уверена, что хочу знать это теперь.
— Мы же тогда в любом случае только начинали, — настаивает Магнар. — Мы с тобой. Мы не знали наверняка, будем ли вместе.
Капли дождя стекают по ветровому стеклу, но теперь их стало меньше. Сероватый туман спускается с гор, слова Магнара внезапно кажутся такими ничего не значащими.
— Ты слушаешь? — спрашивает он.
— Нет. Ничего больше не говори.
— Это же ты попросила меня говорить, — возражает Магнар.
Дворники жалобно скрипят по ветровому стеклу. Их уже можно и выключить или хотя бы замедлить их метания.
— Я подумал, что ты, наверное, захочешь знать, — говорит Магнар. — Она же училась в твоей школе и все такое.
Его руки снова обхватывают руль, выпирающие костяшки, крупные и бледные. Лив Карин внезапно приходит в голову, как она учила Кайю считать дни в каждом месяце с помощью костяшек пальцев, и восторг, который охватил девочку, особенно когда нужно было перепрыгивать с одной руки на другую — от июля к августу, две костяшки одна за другой — два месяца подряд, в которых насчитывалось по тридцать одному дню, она совсем позабыла об этом — как Кайя день за днем ходила, сжав ладони в кулаки, и то, с каким энтузиазмом она демонстрировала свое умение всем, кто встречался на ее пути. Почему-то именно теперь Лив Карин вспомнила это так отчетливо и то, какой безмятежной и счастливой была Кайя.