— Понятно, — кивает Юнас. — Когда я задумываюсь об этом, мне все же кажется, что ничего такого тут нет. Так что сглупил я, наверное.
— Ничего и не сглупили, — возражает ленсман. — Но, к счастью, юные девушки имеют обыкновение уходить из дома и точно так же возвращаться обратно. У меня у самого дочери десять лет.
Говоря об этом, ленсман усмехается и слегка закатывает глаза, потом вынимает ключи от машины и нажимает на кнопку замка, «Форд-Мондео», стоящий в пяти метрах от них, отзывается негромким писком.
— Вы заглядывайте, если что, — говорит ленсман и натягивает форменную фуражку.
— Спасибо, — кивает Юнас, — и вы тоже, смею предложить.
— Не исключено, — говорит ленсман и смеется.
Он театрально кашляет, а потом, открывая дверь машины, добавляет:
— Вспомнишь солнце — вот и лучик.
— Солнце? — переспрашивает Юнас.
Ленсман кивает в сторону дороги. От студенческого центра идет молодая девушка. На ней зеленый анорак, она набирает что-то в телефоне, держа его обеими руками, возможно, пишет сообщение, уличные фонари высвечивают ее рыжие волосы, которые золотятся, как солнце.
— Это дочка ленсмана, — поясняет Эвен Стедье и тут же добавляет: — Того, старого ленсмана.
Пока его «форд» выруливает на дорогу и едет по направлению к тюрьме и школе, Юнас подходит к своему велосипеду. Он возится рядом с ним дольше, чем надо, копается с педалями, а потом берется руль и направляет велосипед вниз, по дороге к центру, словно у него там какое-то дело.
Она не отрывает взгляда от экрана телефона до тех пор, пока расстояние между ними не сокращается до метра. Сегодня в ней чувствуется что-то еще более мрачное и хрупкое, думает Юнас, и когда она поднимает взгляд, он замечает, насколько нежная кожа у нее под глазами, тонкая, почти прозрачная.
— Эй, привет, — говорит Ингеборга и останавливается. — А что вы тут делаете?
— Да вот, знаете ли, решил прогуляться, воздухом подышать.
Он кивает на велосипед, Ингеборга опускает взгляд и склоняет голову набок.
— Новый?
Юнас кивает.
— Сегодня купил. Специальная цена для приезжих.
Она улыбается. Такая улыбка должна появляться чаще, думает Юнас, а длиться — дольше.
— Вам надо вдоль фьорда прокатиться, — предлагает она. — Или наверх, на гору.
— А вы можете показать дорогу?
— Это зависит от того, — улыбается Ингеборга, — в какой форме вы находитесь, мне неохота слушать за спиной тяжелое дыхание.
Юнас смеется. Очень необычно и неожиданно стоять вот так в полутьме под золотистым светом фонаря с такой девушкой, как она, и смеяться.
— Ну, а вы, — говорит он, — вы-то куда направляетесь?
Но здесь он попал впросак, по ее лицу пробегает мрачная тень.
— Да куда угодно, — говорит Ингеборга, — куда угодно, лишь бы не домой.
Она смотрит на дорогу мимо него, поджав губы, и Юнас размышляет над тем, будет ли правильно спросить что-то еще или лучше прикусить язык.
— Просто дома столько неприятностей, — объясняет она. — Мы с мамой сейчас немного в контрах.
Она слабо улыбается, запускает руку в рыжую копну волос, непослушные кудряшки рассыпаются по воротнику анорака.
— Так вы с родителями живете?
— Боже упаси, нет, конечно, — восклицает она, — нельзя жить с родителями после двадцати пяти.
— Это точно, — соглашается Юнас, — ничего хорошего в этом нет.
— Вот именно, — кивает Ингеборга, — ничего хорошего.
Она щурится, глядя на дорогу — там вдалеке едет трактор. И Юнас вспоминает об этом чувстве несвободы, появившемся, когда он шесть недель провел на больничном на цокольном этаже у родителей, унижение оттого, что вечер за вечером приходится ложиться в ту же самую кровать, в которой он спал еще ребенком, вспоминает мальчишескую комнату, которая почти не изменилась с тех пор, как он оставил ее восемь лет назад, и лишь несколько коротких и красноречивых намеков о том, что время прошло и что его здесь быть не должно. Материнский столик для шитья у окна, отцовская подставка для клюшек для гольфа в углу у шкафа. Поначалу, находясь дома, он просто ощущал себя в безопасности, но прошло совсем немного времени, и постепенно появился дискомфорт — снова стать частью родительских удобных и неудобных привычек, вернуться к чему-то, что давно пройдено, к тому, что должно было остаться в прошлом, потому что, хотя они были одной семьей и беспокоились друг о друге, возникло неприятное смущение, когда оказалось, что они должны относиться друг к другу как взрослые люди, за завтраком ранним утром в понедельник или стоя в очереди в ванную, так интимно и бесконечно долго. К тому же всех очевидно тяготила причина, по которой он оказался там, — то, что он упал духом, проявил себя как человек, неспособный справиться с давлением; каждый божий день Юнас ощущал беспокойство, вызванное его присутствием, ужас, который его родители пытались скрыть, но который все же проступал, взгляды, которыми они обменивались, комментарии, которые, предполагалось, он не слышит, — возможно, именно это было самым тяжелым. И наоборот — облегчение, которое они испытали, когда он сказал, что намерен съехать, что он получил работу. «Вик в Согне, — заметил отец, — считается одним из самых красивых мест в стране», а мать немедленно и с нескрываемым восторгом бросилась к компьютеру на кухне и начала гуглить.