Эва вышла из ванной, она уложила волосы и накрасила губы. Оба окна были широко распахнуты, с улицы слышался чей-то смех, на обеденном столе уже ждали бутылка и два наполненных бокала. И Эва рассказала свою хорошую новость. Ее временно приняли на должность главного врача в нейрохирургии. «Они считают, что я достигла успехов в специальности, — сказала Эва и протянула Юнасу бокал, — они ясно дали понять, что рассматривают мою кандидатуру на постоянную должность, когда я буду готова к этому». Она победно улыбнулась. Лучи низкого послеобеденного солнца сверкали в пузырьках шампанского. «Ты что, так и будешь молчать?» — спросила Эва и посмотрела на него, когда он поднял бокал, чтобы чокнуться с ней.
%
Ту ночь он так и пролежал без сна. Иван вглядывается в темноту и прислушивается к звукам, доносящимся из коридора, — вот тележка медленно катится на скрипучих колесиках, где-то там бьют часы, в палате по соседству стонет мужчина, он стонет уже вторую ночь.
Но могло быть и хуже. Именно об этом думает Иван, когда тщетно пытается найти в постели удобное положение, ведь такие соседи могли оказаться в его палате с каждой стороны, незнакомые и храпящие — каждый за своей тонкой занавеской. Лаборантка, которая забегала после обеда, чтобы взять у него новый анализ крови, именно это и имела в виду: «Вот вы лежите тут кум королю в одноместной палате!» Она сказала это в шутку, так он понял, но никто из них не назвал ему причины — почему ни один пациент не должен был оказаться в одной палате с таким, как он, преступником; и пока стрелки часов пробежали через единицу, потом двойку и в конце концов дотикали до трех, он все думал об этом — целая палата для него одного, да еще и охрана, во сколько же это обходится. Александра говорила об этом в прошлый раз, когда он вышел из тюрьмы: «Тысячи крон налогов, которые заплатили честные люди, тебе когда-нибудь приходило это в голову?» Она как раз сама побывала в тюрьме, просто посещение, разумеется в связи с учебой; она рассказала ему о заключенном, с которым ей удалось побеседовать, но он вырос в семье, где насилие было обычным делом — ежедневные побои и оскорбления, где не было присмотра и душевной близости. «Грубое пренебрежение родительскими обязанностями, — сказала Александра, — это еще можно принять как смягчающее обстоятельство — но у тебя-то что? Что, по-твоему, может извинить тебя?»
И только в начале четвертого ему удается заснуть. Но сон его беспокоен, ему снится, что он заперт в большой комнате, кругом зеркала, напоминает что-то вроде дома с привидениями, который он видел ребенком в Леголенде, тогда он смеялся, потому что не был один, там имелся выход, не так, как в его сне, где он видит свое искаженное лицо, отраженное в зеркалах, когда он тщетно пытается найти выход и в конце концов просыпается, судорожно хватая воздух ртом.
За окном уже рассвело, небо затянуто серой дымкой. Иван видит это отсюда, с кровати, пока лежит и считает удары сердца о матрас. В коридоре кто-то смеется, потом раздается легкий стук в дверь.
— Доброе утро, — говорит Сольвейг Хелене.
Кажется, будто с позавчерашнего дня ее живот еще округлился. Волосы зачесаны в высокий хвост, он покачивается над воротником белого халата, когда она входит в дверь и, сияя от радости, приближается к его кровати.
— У меня для вас хорошие новости, — сообщает она. — Все ваши анализы в норме.
— Надо же!
— Вот именно!
— Но вы уверены? — спрашивает Иван. — Уверены, что проверили именно мои анализы?
Он выпрямляется в кровати, чувствует, как давит в висках. Совсем недавно он читал об одном таком деле: парень плохо себя чувствовал, но врач убедил его в том, что у него все прекрасно. Когда вскрылось, что в лаборатории перепутали анализы, болезнь зашла слишком далеко, и врачи не могли уже ничего делать, кроме как давать сильные обезболивающие. Тот парень подал на больницу в суд, но Иван не помнил, чем закончилось то дело, выиграл ли пациент, да и все же он проиграл в любом случае, ведь ошибка была непоправимой, и что бы он стал делать со всеми этими миллионами, подумалось Ивану, зачем тратить последние месяцы и силы на судебный процесс?