— Это совершенно точно ваши анализы, — уверяет его Сольвейг Хелене. — Врач придет и осмотрит вас совсем скоро, но это, по сути, простая формальность, вас выпишут сегодня до обеда.
Она смотрит на него так, словно принесла ему отличную новость. И он чувствует, как надвигается беспокойство, ползет по матрасу, вдоль позвоночника, распространяется на шею и затылок.
— Здесь очень сильно жмет, — жалуется Иван и показывает на повязку на голове.
— Ну что ж, — говорит Сольвейг Хелене, — это мы быстро поправим.
Она присаживается на корточки, склоняется и выуживает пару перчаток из коробки, которая стоит на открытой полке в самом низу его тумбочки, и когда выпрямляется, вдруг застывает и хватается за живот.
— С вами все в порядке? — спрашивает Иван. — Позвать кого-нибудь?
Сольвейг Хелене закрывает глаза, быстро вдыхает и выдыхает приоткрытым ртом. В плечах жжет, когда он приподнимается в кровати и пытается дотянуться до кнопки вызова медсестры на стене сзади.
— Нет, нет, — протестует Сольвейг Хелене, медленно выдыхая полураскрытым ртом, — это просто тренировочные схватки.
Короткий приступ боли, когда она срывает повязку, и все закончено.
— Выглядит вполне хорошо, — сообщает Сольвейг Хелене, — нагноения нет.
— Ладно, — кивает Иван, — раз вы так говорите.
Она улыбается, склоняясь к нему, и произносит:
— Я все же продезинфицирую. В Вике, конечно же, будет квалифицированный медперсонал, который позаботится об этом.
Он слушает ее и смотрит вверх. Маленькие черные крапинки на поверхности потолка, если на них долго глядеть, они начинают двигаться, образуют рисунок, который постоянно меняется, и кажется, будто весь потолок опускается, медленно и беззвучно, так, что этого не замечаешь, пока не становится слишком поздно.
Когда она промывает рану, немного щиплет. Они говорят о нем, что он размазня, что не в состоянии потерпеть, но он сдерживается, сжимает зубы. Когда медсестра склоняется и закрепляет новый компресс на глазу, он плечом чувствует ее живот, на удивление твердый, как кожаный мяч.
— Вот так, — говорит Сольвейг Хелене, — теперь готово.
Она собирает лишнее в светло-коричневый бумажный пакет, точно такой же она использовала, когда его вырвало на нее. Бинт со следами крови, белые кусочки пластыря, что-то, что, возможно, оставалось на внутренней части компресса, — она собирает все в пакет и сгибает его пополам, а потом объявляет:
— Кстати, вы попали в наш шорт-лист.
— Какой? — удивляется Иван.
— Ваше имя, — поясняет Сольвейг Хелене, — моему парню оно тоже понравилось.
Она быстро улыбается и выбрасывает отходы в мусорное ведро.
— Вот это да! — восклицает Иван. — Ну, и с кем мне придется тягаться?
— Кристиан, — перечисляет Сольвейг Хелене, — как его отец. Или, возможно, Дэвид.
— Дэвид, — повторяет Иван. — Как Марк Дэвид Чепмен?
— Кто?
— Ну тот, что убил Джона Леннона.
— Да господь с вами, — отмахнулась Сольвейг Хелене.
Она прижимает руку к животу, но потом начинает смеяться, щеки округляются и наливаются, как яблоки, и если бы она стояла на метр ближе, он бы протянул руку и сорвал бы себе одно.
— Это аргумент, — произносит она, — это дает Ивану дополнительные очки.
Она продолжает смеяться, стаскивает с рук перчатки, выбрасывает их в мусорную корзину и локтем поднимает ручку смесителя, это движение кажется автоматическим, и споро намыливает руки под струей воды.
— Имя Иван мне нравится, — признается она, — оно такое, можно сказать, интернациональное.
Она бросает быстрый взгляд на его отражение в зеркале и добавляет:
— Или… ведь вы же норвежец, да?
— Да, — кивает Иван, — я — да.
Она промакивает руки двумя бумажными салфетками, третьей протирает кран. В ванной висит целая инструкция о том, как это делать. «Процедура правильного мытья рук» — десять или одиннадцать пунктов; Ивану стало нехорошо от чтения этих пунктов, когда вчера он сидел и пытался оправиться, еще и потому, что он задумался об истории, которую однажды видел по каналу «Дискавери» — о больничных бактериях, — нет места, где проще подхватить инфекцию, чем в больнице, объяснял корреспондент, и еще там показали кадры, от которых кровь стынет в жилах.
Сольвейг Хелене выбрасывает бумажные салфетки в мусорное ведро. Иван ерзает в кровати, он думает обо всех, кто лежал в ней до него, кто-то наверняка умер, биологические жидкости покидают тело, когда пациент делает последний вдох, теплый поток мочи и испражнений медленно пропитывает матрас, на потолке над Иваном точки двигаются и образуют новый узор, Иван закрывает глаза, но точки продолжают свой танец и здесь; мерцающие падающие звезды под веками, и все же это ерунда по сравнению с тем, что его ждет: узкая тюремная камера, светло-зеленые стены.