видел ее там где, да разве обратил бы внимание? Ей тогда было года два, даже меньше? Нелепость. Заинтересовало ее дело в первую очередь, когда увидел номер сиротского дома, согласился посмотреть, дать совет, не более. Влезать сильно не собирался, и тут она пришла на консультацию. Была пунктуальна, застенчива, глаза в пол, сразу заметил, как смущается под моим взглядом. Сперва решил, все наиграно, успел повидать сиротских детей, и кто оттуда вышел. Есть озлобленные, требующие всего от этого мира, с четкой верой, раз он сирота, то ему все и кругом должны, ведь рос без мамы и папы, а значит он особенный, и отношение к нему должно быть особенное. Для многих социализация так и не наступает. Но жизнь быстро таким показывают свое заднее место с длинным черным туннелем. Есть, конечно, исключения, но все во многом зависит от самого приюта и от людей, которые там детьми занимаются. Этакие счастливчики, выходя за привычные двери в новый мир, встают на ноги обзаводятся семьями, работой. Но приют, в котором росла Уля образцовым назвать нельзя. Жалко ее стало тогда, даже если и притворялась невинной овечкой, чтобы вызвать жалость и заставить помочь. Сироты манипулировать умеют, если позволишь, надавить на жалость. Потом понял, она от моего взгляда волнуется. Ее я волновал и сильно. Осознание ударило точно под дых. До сих пор ищу в ней скрытые мотивы, алчность, обычное желание жить в достатке, опекаемой и любимой хоть кем-то. Но она привлекала меня неудержимо уже тогда в самом начале. Отгонял от себя мысли о ней, честно пытался, как проверял на прочность самого себя. А потом захотел разгадать, подловить, понять суть, прочитать, что кроется в этих глазах. До сих пор удивляюсь ее красоте. Это слишком, иногда даже слишком сильно. Овал нежный, полные губы, носик точеный, все как с картинки. Нежная, благоухающая, и такая мягкая! До сих пор не понимаю как из одного любопытства к ней, все могло перерасти в такой шквал эмоций. Что бы с ней стало, нибудь рядом ее покровительницы? Озлобилась? Скорее всего. Так еще ее стремление быть любимый и нужной, рано или поздно могло перейти в один из видов синдрома привязанности, коим часто страдают сироты, а может еще во что. Рано или поздно, боюсь это мне еще аукнется, что связался с ней. Умом понимаю, психически полноценно здоровой считать ее нельзя. С самого рождения ее предали, и у нее впереди вечный поиск любви и тепла, отовсюду, где его могут дать. Рано или поздно одного меня ей может стать мало, и все мое существо противиться этому, рвет и ноет внутри. Хочется сжать, привязать к себе и не выпускать, тем более не позволять таким как Зуев даже близко находиться рядом. Между мной и Антоном давно существует неприкрытое соревнование. Во всем. Может это от того что наши родители так тесно дружат. Мать Антона моим родителям готова в рот смотреть, и вечно в пример меня ставит, и поступает довольно глупо. Сейчас проще, мы повзрослели, но дух соперничества ни куда так и не делся, перерастая в глубокую неприязнь со стороны Антона и презрением с моей. Он словно нарочно везде и всюду пытается перебежать мне дорогу, и сказать по правде, закрутить роман с Марго было в первую очередь для того, чтобы ему досадить. Я видел, как он на нее смотрит, а плутовка только глазами хлопала, разжигая сильнее. Помню, как позволил ей залезть к себе постель сразу после случайной пьяной болтовни Антона, он признался, наконец, что с ума сходит по сводной сестре, едва не бив себя в грудь, как сильно презирает меня уже за то что я есть, и от того что безумно ее ревнует. По настоящему я Марго никогда не хотел, и наши отношения были скорее грязными и скрытными, чем романтично-таинственными как называла их сама Марго. Уже тогда я знал, каков Антон на самом деле, но подделать заключение экспертизы, от которой зависело столь многое, шокировало даже меня. Единственный путь подавать апелляцию, и тут точно новый удар - отказ истца. Какова хрена эту дуреха пошла на попятную! Пытался уговаривать ее, хотя не должен был, даже давить, но все бесполезно. Денег заплатили? Угрожали? Та мразь, что домогалась ее, вполне на это способна, учитывая лёгкость с которой ему удалось подкупить Зуева. Шахов Виктор Вольфович - хренов ублюдок, достать его моя личная цель. Он был верхушкой айсберга, до которой я едва не дотянулся и почти сбросил говнюка с пьедестала, эту вонючую сволочь, пропахшую дерьмом и гнилью. Я сам готов на многое ради личных целей, призвания, и твёрдого стояния на ногах, но эта тварь жаждет только одного - денег, власти, и еще раз денег. Некоторые мои ублюдки-клиенты, от которых тошнит, кажутся рядом с ним несмышлеными малолетними хулиганами. Долго меня вели ниточки к Шахову, на один только сбор информации о нем ушла почти целая вечность. В тот день, когда точно узнал кто он, и какое имеет ко мне отношение, возненавидел так, что стал желать ему смерти. Даже спустя столько лет, все еще отлично помню набитый кузов, пропахший мочой и экскрементами, завывания и тихие всхлипы подвернувшихся под руку неудачников, таких же, как и я. Сколько нас там было десять, двадцать? Тогда казалось не меньше сотни. И невыносимая вонь забивала нос, от нее хотелось блевать. И выть от страха безысходности точно звереныш, пойманный на цепь. Думаю, мы для них такими и были. Дикими маленькими зверями, нелюдями - с людьми так не поступают - одним из способов заработать, заодно позабавиться, а если что выбросить на помойку гнить. От воспоминаний нахлынувших так внезапно, колотит даже сейчас. И от этого сильнее сжимаю Ульяну, хочу раствориться в ее запахе, погрузиться в это мягкое тело. Так хочу, что рвет крышу, теряю рассудок, и быстро приподнимаю ее тонкое тело над полом, обхватываю за попку, и она тут же опоясывает мою талию ногами. Вот она меня целует минуту назад, а я все еще ощущаю себя в том вонючем кузове, а прямо сейчас чувствую только ее. И хочу продолжать чувствовать, но только еще ближе, до самой боли. Прямо сейчас даю себе слово, никуда ее не отпускать, не позволить уйти, даже если захочет. Она так быстро вошла в мою жизнь, все изменила, перевернула вверх ногами. Заставила чувствовать что-то помимо одной единственной цели, ради которой жил последние годы - ради мести. Теперь хочу жить для нее, и привязать сильнее, даже обвить цепями. Не дам. Никому не дам к ней прикоснуться, и если кто тронет - убью. И не дай боже сама кому это позволит. Внутри просыпается настоящий зверь, не тот, что сидел во мне раньше, будучи ребенком, нервный с молочными зубами, теперь у меня есть клыки. И точно в подтверждении этого впиваюсь в шею Ули, слегка оцарапывая, вызываю дрожь во всем теле.