Вот что ты чувствуешь.
Папа ничем не выдал минутную слабость. Ни всхлипом. Ни вздохом. Ни кашлем. Объятия не разомкнулись, чтобы утереть с лица влагу, покачивания не прекратились, дыхание осталось ровным.
Лишь тишина и три горячих капли, случайно упавшие на мой нос, красноречивее любых слов рассказали, что у Виктора Беккера живое сердце, заполненное мной.
- И я люблю тебя, доченька. Больше всего на свете, – сказал он, спустя несколько минут, окончательно взяв себя в руки.
И этого абсолютно достаточно, чтобы навсегда-навсегда простить папе совершенные ошибки.
- Пап… Можешь позвать Марка?
Глава 51
Я стою у прозрачного стекла и вглядываюсь в мир за окном. Словно пузатые, мохнатые, белые шмели в синеве глубокой ночи кружат крупные снежинки. Отсюда, с высоты, можно воочию наблюдать, как от облаков, медленно ползущих на восток, стремительно отрываются пушистые кусочки и, исполняя завораживающий танец, оседают на холодную черную землю, заполняя ее молочными паззлами. Как будто в режиме слоу мо падает само небо.
Я слышу твердые шаги Марка слишком скоро, чтобы не понять, что профессор ошивался где-то поблизости и ждал своего часа. Не оборачиваюсь, что нисколько не заставляет мужчину сбросить темп. За секунду до волоски на моих руках электризуются и вытягиваются вверх, словно маленькие антеннки, а потом меня без спросу обнимают, прижимая спиной к груди, и целуют в затылок.
Стоило бы возмутиться самопроизволу, что я и собираюсь сделать, но не успеваю и рта раскрыть.
- Все, что ты мне там наговорила – полная чушь! – говорит Горский безапелляционным тоном. – Я с самого начала относился к тебе серьезно. Возможно, даже серьезней, чем ты сама.
Марк слегка отстраняется, но лишь для того, чтобы развернуть меня лицом к себе.
Выглядит не очень.
Лицо осунулось, под глазами тени, сами зрачки черны, словно космические дыры. Они меня затягивают в свою неизвестность, где с одинаковой вероятностью можно как попасть в рай, так и безвозвратно сгинуть, обратившись в пустоту.
Его взгляд ласкает, ищет известные только профессору ответы в дрожании моих ресниц, в малейших изменениях мимики, в немигающих глазах.
Боже, с каким трудом сохраняю невозмутимость на лице. Сейчас, после разговоров с Лилей и отцом, на Марка хочется злиться больше всего. И вижу по нему, что он всецело готов принять удар на себя. А еще вижу решительность, с которой Горский будет отражать каждую атаку.
Пусть у тебя все получится, Марк.
Убеди меня.
Хотя, конечно, вряд ли.
- Прости меня, Вика. Прости, пожалуйста, что причинил тебе боль, – смотрит прямо, открыто, с надеждой.
Что ж, начало неплохое.
Мне даже нравится.
Но одного «прости» безмерно мало.
Мотивы, Горский. Мне нужны мотивы.
Его горячие руки скользят по моим голым плечам. Мягко. Нежно. Спускаются к прохладным ладоням, переплетая наши пальцы. Этот жест получается чересчур интимным. Настолько, что хочется одернуть руки и отстраниться, но Марк не позволяет, держит крепко.
Сбежать не получится.
Даже если захочется.
Молчу.
- Во-первых, ни для кого я тебя не берег! И уж точно не собирался отдавать тебя Васе! – кривится на имени братца, как будто лимон проглотил.
Убедительнее, Марк.
Пока не очень получается.
- Угу… - не могу удержаться от язвительного тона, - Именно поэтому так и не трахнул.
- То есть было бы лучше, если бы я тебя, как ты говоришь, трахнул? Там, в чулане? Или на столе институтской кафедры? Или в ресторане в кустах? Или в машине? И тогда между нами сейчас все было бы в порядке?
Теперь уже кривлюсь я.
- Все было бы в порядке, если бы сказал мне правду! А ты видел, что я влюбилась и все равно молчал!
- Я видел, что ты бесилась, Вика! Ни с того ни с сего, в один прекрасный день вспыхнула, словно спичка на сеновале, и принялась безжалостно выжигать мою душу!
- Нельзя выжечь то, чего нет!
- То есть, по-твоему, я бездушный ублюдок?
- По-моему… ДА!
Повисла пауза. Я пожалела о сказанных словах в ту же секунду, но откатить обратно время невозможно.