А чёрно юморю я от того, что зверски устал и просто задолбался в этой Франции. Вот ноги моей здесь больше не будет! Разве что деньги от местных клиентов согласен буду получать за нашу продукцию.
Всю ночь мне пришлось просидеть в автомобиле, охраняя его от вражеских поползновений. Три! Три раза к нам подкрадывались ночью, чтобы что-нибудь подсыпать в бак или же что-нибудь открутить. Ага! На память! Как же! Верю! Счаз!
Соответственно, три раза мне пришлось стрелять из своих родных дерринджеров, поднимая гул и гам на стоянке машин, а также тревогу в душе отца. Он поэтому тоже почти не спал этой ночью и чувствовал себя на утро совершенно разбитым. Человеку ведь уже сорокет. Причём сорокет, проведенный не в тепличных условиях офисов конца XX — начала XXI века. Хотя и там своих проблем и негативных факторов хватает с головой. Но всё же.
Тут тебе и не самое сладкое детство — с 7 лет в пансионах да училищах безвылазно аж вплоть до выпуска во флот. Потом 9 лет плаваний на разных старых корытах, где паровое отопление жилых кают считалось бы за роскошь. Солонина, сухари — всё это он как раз застал ещё. Потом почти 10 лет работы с металлом и всяким вонючим топливом в ожидании успеха. Понятно дело — организм уже не тот, что прежде.
Потому на последний участок гонок мы выезжали сонными и раздражёнными. И, не будь дураками, опять не стали никуда лететь. Дождались прибытия «сапёров», да и пустили тех вперед.
— Чёрт! Сволочь! Гад! Убью! — это я размахиваю стянутым с себя комбинезоном и пытаюсь загасить пожирающее корму нашего боевого болида пламя.
Охренеть! Дело дошло до того, что нас банально попытались сжечь! Просто кинули в машину бутылку с бензином и подожженной тряпкой в её горлышке в качестве запала. И главное кто! Не какой-то там скрывающийся в кустах неизвестный недоброжелатель! А один из гонщиков! Банально притёрся к нам бортом и, никого не стесняясь, закинул «подарочек».
Хорошо, что у нас крыша и вообще весь корпус жёсткие. Не открытый там кабриолет, а полноценное купе. В салон ничего не попало.
Но блин! Мы же алюминиевые своей обшивкой! Хорошо хоть не из магниевого сплава! Так бы был такой пионерский костёр, всем пионерам всех времен на радость.
Теперь вот стоим, тушим чем можем. Отец лопатой песок с землей закидывает на машину, а я своей верхней одёжой сбиваю те языки пламени, которые всё выбиваются наружу и никак не желают угасать.
— Сын. Дай ка мне свои пистолеты, — серьёзно так произнес отец, как только мы справились с пожаром и были полностью готовы ехать дальше.
— Э нет, папа́. Тебя посадят, — совершенно чётко понял я его намерения мстить страшную мстю нашему обидчику. — А тебе ещё заводы дома строить. Крупные. Очень. Чтобы вообще все обзавидовались. А вот мне не будет ничего. Ибо не докажут! — начал я перезаряжать дробовые патроны на родные для дерринджеров короткие 41 калибра с 8-граммовой свинцовой пулей. — Потому, давай ты сейчас выдохнешь. Спокойно сядешь за руль и спокойно выиграешь эту гонку. А пока все будут с тобой ругаться или поздравлять, я навещу кое-кого. Ведь я его запомнил.
— Сын, — таким холодным тоном можно было замораживать океанскую солёную воду.
— Отец. Так надо, — настоял я всё же на своём. — Сам ведь знаешь, что ребёнок я лишь телом, но никак не разумом. Быстро вырос у вас с мамой. Я всё понимаю не хуже тебя и всё сделаю, как надо. И даже грех на душу не буду брать. Лишь преподам урок хороших манер. Он на всю жизнь такой урок запомнит.
— Опять будешь стрелять в афедрон? — посверлив меня с минуту тяжелым взглядом, всё же вздохнул он тяжко, и махнул на меня рукой. Ну да. Он знает, куда я предпочитаю целиться, если есть такой шанс. Что ни говори — а доля воспитательного эффекта в таких делах обязана присутствовать. И человеку понятно — что это наказание, и мне за убийство не надо грех на душу брать. Всем хорошо! Ну, почти.
— Буду, — кивнул я так солидно, чтобы не осталось никаких сомнения. — И даже не пытайся меня потом остановить!
Гонку эту чёртову мы всё же выиграли. Примерно за 50 километров до финиша обошли всех встречных-поперечных-попутных, немного потолкавшись для того бортами, сбили ещё двух собак на подступах к Парижу — ну сами же под колёса бросаются, потеряли на рассыпанных гвоздях три колеса, которые заменили на запасные в течение 9–10 минут. И под звонкую тишину встречающих масс въехали под приветственную вывеску.
Ещё бы! Выглядели-то мы внешне очень колоритно. Матушка едва увидев нас, едва не кинулась кидаться в обморок. Чтоб, значит, все прониклись.
Уезжали-то мы все такие красивые, натёртые до блеска и нарядные. А вернулись — без передних крыльев и фар, с покорёженной и кое-как выправленной молотком фальшрешеткой радиатора, без лобового стекла, с прокопченной и местами даже прогоревшей насквозь кормой. Борта измяты вдрызг. Сами все тоже прокопченные, особенно лицами. Да к тому же я весь из себя такой красивый в своём комбинезончике, где прожженных дырок больше, чем самой оставшейся материи. И главное глаза! Глаза у нас обоих такие добрые, что просто жуть берет!