—–♡–
Музыка оглушает, к полуночи людей становится все больше и больше, а дышать – все сложнее. Дым, потные тела, парфюмы, алкоголь и неон. Тесно.
Душно.
И чертовски сложно протиснуться к бару.
– Простите! – пытается перекричать музыку мужчина в черной рубашке и такого же цвета брюках. Его медно-рыжая шевелюра блестит в софитах, а карие глаза, когда он переводит взгляд со своего бокала на Василису, кажутся почти черными. – Какие люди, Никольская!
Кирилл Воронов собственной персоной. Неизменный виски в его руке и пятно на черном шелке ее платья.
Вася только чувствует, как ее талию обвивает мужская рука и как тянет назад – к бару. Спиной она упирается в грудь Вика.
– О-оу, действительно, какие люди… – Расплываясь в хищной ухмылке, Кирилл смотрит поверх ее головы. – Как невежливо! Неужели со мной никто не поздоровается?
Глава 38
Пятница, 23:20
Клуб «Койот»
Виктор смотрит исподлобья на оживший призрак своего прошлого, и непроницаемая маска равнодушия сковывает черты его лица. Больше никаких улыбок, секунду назад озарявших площадку у бара. А Кирилл прекрасно понимает: в этот миг в его собственных глазах танцуют самбу мысли, не дававшие покоя долгие пять лет.
В этот вечер именно ты потеряешь все, что тебе дорого. И потеряешь по одной простой причине, Вить. Предательство не должно оставаться безнаказанным. Ты – вот кто виноват в том, что происходит. Ты, а не я.
Кирилл лишился свободы, остатков отцовского уважения, бизнеса, друга. Винить себя он попросту не мог. Это бы добило его. А потому виноватым стал тот, кто разрушил все, что они вместе так долго строили.
И Кирилл не намерен возлагать на карму работу по возмездию. Потому что карма – избирательная стерва. И кому, как не сыну прокурора, утопающего в коррупционных связях, знать о скотском характере справедливости, правосудия и прочих прелестях стервозной Немезиды.
Однако равнодушный взгляд Бестужева на мгновенье выбивает его, к чертям собачьим, из равновесия. На миг исчезает музыка и шум толпы, клуб растворяется в небытие, а Кириллу чудится, что на дне черных зрачков он видит не свою блистательную победу, а очередное падение.
Но Вик резко опускает голову вниз и, словно потеряв всякий интерес к Кириллу, клубу и происходящему вокруг, что-то шепчет ей на ухо.
Странное предчувствие исчезает. Возвращается грохот из ебучих колонок, возвращается пьяный ржач и женский голос, зовущий его по имени.
– …и мы уйдем отсюда через пятнадцать минут. – Никольская, уже вскинув подбородок, смотрит на него в упор. А глаза так и сверкают от ярости! – Так что отвали!
О, это даже смешно! Кирилл-то думал, что девчонка будет трогательно придерживать Бестужева за руку и просить не лезть в драку, а в итоге это он ее держит?! Выйдет просто грандиозно, когда стрелка гнева Никольской развернется на сто восемьдесят градусов!
– Что, хочешь мне втащить? – Искренне веселясь, Кир снова переводит взгляд с девчонки на бывшего друга. – Она забавная, правда?!
Перекричать музыку – та еще задачка, но Вик точно слышит его. Пусть сукин сын и делает вид, что ему плевать. Одной рукой обнимает ее за талию, другой – заправляет волосы за ухо и – бесит – довольно ухмыляется, рассматривая ее наряд.
Смотри-смотри. Минут десять у тебя. Может, пятнадцать.
– Иди к черту! Тебя ждут! – Никольская стреляет взглядом за его спину, подбородком указывая на девушку, которая действительно осталась ждать Кирилла.
– Точно! – Обернувшись, он пальцем подзывает красотку в красном поближе и улыбается ей, на что девчонка заигрывающе хлопает густо наращенными ресницами.
Господи, какая же ты дура, – то, что ему хочется сказать, но вместо этого Кир бросает взгляд на парочку.
– Зай, принеси нашим дорогим гостям… м-м… – Делая вид, что задумался, быстро соображает, что к чему. Видимо, Василиса из-за подружки такая взвинченная. Ну и сюрприз ее ждет.
Кирилл щелкает пальцами, словно решил сложную задачку.
– Давай так. Девушке – «Секс на пляже», а ему – виски с колой. Хотя можно и без колы. Попроси у бармена японский. Лично для меня.
Показательно шлепает девчонку по заднице, находя забавным еще немного подействовать на нервы Никольской. Надо бы докрутить ее до той точки, когда соображать будет трудно из-за разбушевавшихся эмоций.