Как-то я спросил ее:
— Для кого вы это пишете?
Она улыбнулась и ответила:
— Я пишу книгу, чтобы из всего здесь произнесенного не пропало ни слова. А вас интересует копия?
Весь офис задавался вопросом — почему ее терпят, почему не выгонят. Ведь она была так демонстративно цинична по отношению к главному — нашему делу. Я, похоже, из-за более пристального к ней внимания вскоре начал понимать, что особенного разглядел в ней мистер Финнеган. Как и другие, я недооценивал Гвен.
Была ли она умна или, наоборот, глупа как пробка (да и есть ли между тем и тем хоть какая-нибудь разница?), сказать с полной уверенностью я не мог. Ясно, что учеба в колледже ее миновала. И этим она невыгодно отличалась от остальных сотрудниц — сплошь выпускниц Вассара и Радклиффа. Но эти ученые девицы никогда не понимали конечной цели вопросов, и сказать, что их высказывания есть суть и результат работы головой, я бы не решился. От них нельзя было добиться ясности, даже завертев им мозги набекрень. Нет, в конце концов они выдавали мнение, но чье оно было?
В отличие от них, Гвен, как я позже выяснил, никогда не вела речь о чем-то превышающем границы ее знаний. Она не сыпала афоризмами Макса Лернера или этого парня, Родхореца, не цитировала Альфреда Казина или «Таймс». Она говорила СВОЕ — свое, целиком основанное на личном опыте и собственных мыслях. И все, о чем она говорила, так или иначе ей было знакомо. Если разговор шел о человеке — она или жила по соседству с ним, или работала с ним, или ссорилась с ним, или страдала из-за него, или вообще ничего не говорила про него. Если взять что-то неодушевленное — она или обожглась на этом, или помирала от скуки, это могло стукнуть ее по голове или еще что — иначе она просто не высказывалась. Она всегда говорила свое, и этим все сказано.
Огонь, вода и медные трубы не обошли ее стороной. И все же бывали дни, когда она вся светилась, как утренняя роса, свежестью невинности. И в тот день, когда наши линии окончательно пересеклись, она была неотразима.
Старт был положен на вечеринке в офисе. О дружеских попойках в кругу коллег написано немало, эта была такой же скучной, как и остальные. Гвен и я просидели несколько часов в офисе мистера Финнегана, болтая о том о сем, попивая виски. Наверно, она хотела, чтобы шеф увидел ее рядом со мной. Но даже если бы дело и обстояло именно так, у старого кота Финнегана хватало ума не выказывать никакого отношения. А может, ему было наплевать. Когда же он собрался домой, большинство потянулось за ним и вскоре мы с Гвен остались наедине. Пришел сторож и сообщил, что он запирает здание. Я взглянул на Гвен, она спросила:
— Посидим еще?
Я пожал сторожу руку и сказал, чтобы он шел домой, что у меня есть ключ и что, уходя, я закрою все как надо.
Боже мой, я совершенно забыл, что представляет из себя голодная девчонка, — поразительно. Я имею в виду девчонку, которая нацелена на соблазнение твоей плоти и с которой ты не прочь поучаствовать в акте обольщения. Подозреваю, что к тому времени я распустил себя до такой степени, что возвел даже неискренность в автоматизм. В отработанный круг вращения между респектабельной женой и респектабельным гаремом девиц, любовниц только по названию, так и не доросших до понимания того, кем они могли бы стать. У Гвен я не заметил большей, чем у них, агрессивности или показа себя. Она все смешала, и это было ее самым естественным желанием. Она сделала чудную вещь — отдельно взятый акт перестал быть ячейкой конвейера. Ты знаешь, что он близок, но не знаешь, где и как. Ты также не знаешь, а сколько ты еще сможешь. Ты хочешь ее так же сильно, как и вначале. Она тоже дрожит и трепещет, стонет и извивается… В общем, через пару часов я решил, что более недееспособен. Но уже через несколько минут, в возрасте сорока трех лет, я снова тянулся к ней, полный бешенством желания.
Я даже позабыл, что такое возможно! Катись все в преисподнюю! Одежда раскидана по полу, послезавтра Рождество, мир — хаос! Что значат какие-то слова, которые я должен сказать завтра Флоренс! (Сказал, что, будучи непозволительно пьяным, свалился на софу в офисе и счастливо проспал там всю ночь, очнувшись лишь утром. Флоренс рассмеялась и чмокнула меня в щеку.)