Однако Бонюк был цел и невредим. Его одутловатое лицо говорило о тяжёло проведённой ночи.
- Ты жив? - напрямик спросил Манин стоящего в широких трусах Бонюка.
- Ну, ты и накачал меня вчера, - промямлил Бонюк. - Чуть не помер ночью.
- Ты сам накачался.
- Нет, я, понятно, тебе благодарен - самому бы мне денег не хватило так напиться. Но есть такой закон: сам напоил, теперь сам и похмели. Ты уж не обижайся, я как-нибудь должок верну.
- Если я тебя похмелю, ты опять в запой уйдёшь.
- Не уйду - не за что. А если не похмелишь, то я умру от безысходности. И виноват в этом будешь ты.
- Это уж точно. Ладно, чёрт с тобой, собирайся, налью сто граммов. Но не больше!
- Сто граммов не поможет, меня нормализует только бутылка. - Бонюк разболтанной походкой удалился в свою комнату и почти сразу выглянул оттуда. - Нет, я не пойду, плохо очень. Будь другом, сгоняй сам, возьми пузырёк и принеси мне. Посидим, о жизни поговорим. Можешь взять самую дешёвую, я взыскательным вкусом не отличаюсь.
- Да что я тебе, опекун какой!
- Ты - друг. Вчера сам пришёл, и сегодня проведать заскочил. А слово «друг» много значит.
- И ловкий ты, братец. Но так уж и быть, помни мою доброту. Сиди дома, скоро вернусь.
Вернулся Манин с бутылкой водкой, с банкой маринованных огурцов, а также с мыслью «на кой чёрт я всё это делаю?». На приглашение Бонюка зайти к нему в гости он категорически отказался.
- Держи, это тебе на два дня.
- А завтра разве не придёшь?
- Нет, - отрезал Манин. - Завтра я занят.
- Жаль, - взгрустнул Бонюк и, закрыв двери, удалился на интенсивную водочную терапию.
Похороны директора машиностроительного завода Юрия Ивановича Машталира отличались помпезностью, проходили на широкую руку, с большим количеством людей. Его, проработавшего на заводе более тридцати лет (десять из них на главенствующем посту), многие любили, многие уважали, но некоторые и ненавидели. Сейчас все они смешались друг с другом, одни - деятельно участвуя в траурном мероприятии, другие - просто пассивно присутствуя.
Пробраться в квартиру к Машталиру без проблем было невозможно, и большая часть собравшихся отправить директора в последний путь толпилась в коридоре, на лестницах и у подъезда. Станислава Манина, как бывшего главного инженера, пропустили к телу почти беспрепятственно. Здесь же, склонивши голову, находился и будущий главный инженер - Пётр Игнатьевич Птухин. Волосы его прорезали локоны седины, а лицо, опущенное в глубокой печали вниз, казалось стальным и задумчивым. Лежащий в шикарном гробу из красного дерева Машталир выглядел не лучшим образом даже для покойника, и заказчик смерти директора Манин не стал его долго рассматривать, а, кинув два цветка в ноги, быстренько ретировался из квартиры. Здесь, на лестничной клетке, в тумане сигаретной дымки, угрюмый и усталый стоял Свинаренко. Заприметив его, Манин протиснулся среди людей, расположившихся на ступеньках, и спустился на пол-этажа ниже.
- А ты неплохо смотришься, - кинул Свинаренко, выпуская в сторону Манина кольцо дыма.
- А ты с каждым днём всё хуже и хуже, - ответил на комплимент Манин. - Вчера, небось, тоже в баре сидел?
- Сидел. А ты что-то имеешь против?
- Сопьёшься ты, Генка.
Свинаренко сдержанно ухмыльнулся и потушил окурок о стену.
- Выйдем на улицу, здесь дышать невозможно, - сказал он и, не дожидаясь согласия, пошёл по ступенькам вниз.
У подъезда уже расположился солидный оркестр с двумя десятками музыкантов, готовых в любую минуту грянуть звуковой мощью - маршем, способным растрогать даже самые чёрствые сердца. Выносили венки и стулья, хлеб-соль, распоряжались, куда лучше подъехать катафалку.
Свинаренко на всё глядел исподлобья, по возможности отворачивая взор к менее унылому дворовому пейзажу, словно его всю жизнь интересовали листья на деревьях и детские площадки.
- Ты будешь до конца? - спросил он Манина. - Может, дёрнем отсюда?
- Куда?
- Куда-нибудь. Третьи похороны подряд. Я уже видеть этого не могу.
- У меня вторые. Я, пожалуй, останусь.
- Они ещё на завод поедут. Там канителиться больше часа.
- Ничего, потерпим.
Скоро траурный марш оповестил о том, что Машталира выносят вперёд ногами из подъезда. Начались стенания. Свинаренко попятился на клумбу и потащил за собой Манина.
- Куда ты меня тянешь? - спросил тот, не очень-то сопротивляясь.
- Подальше от этой церемонии. Или ты хочешь поучаствовать? Гроб нести, например, или крышечку от него.
- Не хочу.
- Так и стой здесь, рядом со мной. - Свинаренко снова закурил.
Процессия двинулась по улицам. За гробом шла жена Машталира и его дочь, рыдающая громче всех. Птухин шёл вместе с ними и поддерживал за руку супругу директора.