— Джейми, — прошептала я. — Джейми…
Он остановился, перекатился за бок и притянул меня к себе, положив щеку на мою макушку. Я обняла его за талию и стала слушать его сердце, что так громко стучало в груди.
— Я боялся, что больше никогда не услышу твой голос, — признался он. — Боялся, что никогда не услышу свое имя из твоих уст.
Обхватив его лицо руками, я взглянула в глаза Джейми и увидела в них слезы. Он плакал при мне всего один раз: когда Стефания отдала ему кассеты с записями его мамы и мы вместе посмотрели их у него дома, когда мистера Кроуфорда не было в городе. Никогда не забуду его лицо в тот момент, когда на экране появилось лицо миссис Кроуфорд; тогда Джейми впервые при ком-то постороннем назвал ее по имени — Аделаида. Слеза скатилась по его щеке, и я дрожащими пальцами стерла ее, ощущая, как сердце сжимается в тиски. Мне было больно от того, что было больно Джейми.
— В какой-то момент, — начала говорить я, — мне показалось, что он не собирается останавливаться, что его цель — убить меня и оставить мое тело в том самом морге, чтобы вы потом увидели меня там в таком состоянии, и стало так страшно при мысли, что я больше никогда вас не увижу, что больше никогда не смогу прикоснуться к вам и сказать, как сильно люблю вас…, - рот наполнился горечью из-за воспоминаний. Джейми сжал меня и лег так, что теперь мы полностью ощущали тела друг друга. Его руки обнимали меня так крепко, будто кто-то пытался вырвать мое тело из объятий Джейми. — Так страшно было, что я больше не увижу тебя.
Мои губы потянулись к его лицу, оставляя на нем поцелуи, и ощутили на себе влагу. Мы покрывали друг друга поцелуями, стирая следы слез, касались обнаженной кожи, вновь и вновь вспоминая каждый сантиметр тела и запоминая все родинки, все веснушки. И я, и он пытались показать и доказать глубину нашей любви, широту чувств, многообразие эмоций, которые мы испытывали друг к другу. Его имя так сладко отзывалось во мне, голос заставлял мое тело дрожать, взгляд, опьяненного любовью мужчины, ласкал обнаженную кожу. Джейми был со мной таким нежным, таким чутким, таким заботливым, что защемило сердце.
— Я так рад, что ты есть в моей жизни, — прошептал он, целуя центр моей ладони с внутренней стороны. — Ты — мой дом, — он заглянул мне в глаза, — Ты мой дом, куда я хочу возвращаться снова и снова, дом, в котором мое мечущее сердце нашло успокоение…
— И я люблю тебя, Джейми, — криво улыбнулась я, понимая, что именно он хотел сказать мне. — И ты все юношество твердил мне, что не являешься романтиком? Да ты самый заядлый романтик, Кроуфорд!
Джейми смущенно улыбнулся, и я впервые увидела, как покраснели его сладенькие щечки с проступающими ямочками. В порыве страсти я покрыла его лицо звучными поцелуями, после чего закрылась носом во впадину на шее, которую мне безумно хотелось искусать. Этот человек значит для меня так много, что все внутри меня желало запечатлеть его во мне, оставить часть него. Не знаю почему, но фантазия тут же нарисовала мне ребенка с темными волосами и пронзительными серыми глазами. Он улыбался мне, и на его щеках, как у Джейми, виднелись ямочки. Бог мой, ведь, если наши отношения действительно зайдут так далеко, у нас может появиться малыш…
Мда, только у женщины, которую недавно похитили и жестко избили, могут сразу после этого появиться мысли о семье и детях. Господи, Валери, тебе, видимо, отбили последние мозги.
Усмехнувшись, я попросила Джейми рассказать мне какую-нибудь сказку, на что он улыбнулся и начал говорить. Последняя мысль, которую я запомнила перед тем, как вновь уснула, была о том, почему сказка, содержавшая в себе историю любви девушки и дурака, была так похожа на наши с Джейми отношения.
Глава 59
"Семья— это самое, что есть в мире. Если у вас нет семьи, считайте, что у вас нет ничего. Семья — это самые прочные узы всей вашей жизни".
(Джонни Депп)
Я смотрел на нее, подмечал каждое изменение в выражении лица, каждую рану, которую Альвару нанес ей, и испытывал такое сожаление из-за того, что не смог вовремя помочь ей, спасти ее. Мы все должны были быть рядом с ней, чтобы спасти от этого мудака, но он оказался на шаг впереди. И все же я больше не позволю ему играть с нами так грязно. Пора Шуту выйти на сцену.
Оставив на лбу Валери поцелуй, я скатился к краю кровати, натянул штаны и футболку, после чего вышел из комнаты, написав в телефоне сообщение Шестерке. Дом Темпла я знал как свой собственный, поэтому мне не составило труда в полной темноте спуститься вниз и отыскать гостиную. Включив свет, я повернулся к центру помещения и заметил, что здесь все-таки что-то изменилось. Я все никак не мог понять, что именно, пока не услышал голос сзади:
— Мы сняли портрет с родителями и сожгли его на заднем дворе.
Я обернулся и увидел Темпла, идущего навстречу ко мне. Он был без майки, из-за чего моему взору предстало его тело, сплошь усеянное шрамами. Мда, отец у него, конечно, просто конченный псих. Я понимал, что пялится на него неприлично, но не мог оторвать глаз от крупного шрама, пересекающего бок и уходящего за спину, из-за чего потянулся к нему рукой. Темпл медленно наблюдал за мной, вздрогнул, когда мои пальцы коснулись тела, и, не сводя глаз, накрыл мою ладонь своею.
— Я не помню его, — вырвалось у меня.
Слова прозвучали как жалкое оправдание, и я поспешил отдернуть руку. Он грустно улыбнулся и вернул мою руку на шрам, позволяя исследовать его.
— Отец оставил этот шрам незадолго до своей смерти.
В комнату вошли Зейн и Эйден, из-за чего я все-таки убрал ладонь и сел на диван, ощущая легкую тошноту. Нахлынули воспоминания, как отец морил меня голодом и заставлял овладевать холодным оружием, покрывая мое тело порезами, которые пришлось потом забивать татуировками. Мы никогда не лечили их в больнице, не вызывали врача, из-за чего нередко у меня возникали воспаления, благодаря которым большую часть своего детства я не мог нормально двигаться. Вечно прикованный к кровати.
Потерев мочку уха, в которую было продето серебряное колечко, я нетерпеливо взглянул на Харви и Рафаэля, вошедших в комнату. Кровь бурлила во мне, побуждая предпринять хоть какие-то действия, что могли бы причинить боль Альваро, а еще лучше — уничтожить.
— Почему так долго? — поинтересовался я. Зейн с Эйденом переглянулись, Темпл молча смотрел на нас.
— Парень, ты чего? — улыбнулся Эйден. — Не нервничай так.
— Что за кипиш? — поинтересовался Рафаэль, лениво облокотившись на спинку кресла.
Рукава чёрной футболки буквально затрещали от натяжения, когда мышцы на его руках надулись, словно мячики. Из-за ворота выпал медальон с фигурой распятого Христа. Такой же висел на шее у Темпла. Отличие заключалось в металле: у Рафы — золото, а у Темпла — серебро.
— Я хочу поскорее решить эту чёртову проблему, что тянется еще со школы! — отчеканил я. — Если вы все еще желаете плавать в этом дерьме — это ваше дело.
Эйден нахмурился, наклонил голову и внимательно посмотрел на меня, после чего медленно подошёл, положив руку на мое плечо. Пальцы дались на нем.
— Прекращай. Она в безопасности.
Эти слова чудесным образом прояснили мысли в моей голове, прогнав на некоторое время страх за жизнь Валери.
— Он больше не тронет ее, — жестко произнес я Эйдену, который одобрительно улыбался мне.
— Нет, не тронет, — подтвердил мои слова Зейн, подходя ближе. Арктически голубые глаза этого турка завораживали. Клянусь, он обладает возможность выдать тебе любое свое желание как твое собственное и внушить исполнить его волю. — Потому что мы больше не дадим никого в обиду. Мы рядом. Это самое главное.
Я закрыл глаза, сделав несколько глубоких вдохов, после чего сел на диван и похлопал по сиденью рядом, как бы приглашая парней сесть рядом со мной. Налив себе спиртное в бокалы, они расположись рядом и напротив. Рафаэль сделал несколько глотков, одобрительно покачав головой.
— Я всякое дерьмо домой не покупаю, — повел бровью я, зная, каким охренительно классным был виски, в графине, что некогда был куплен моим отцом в Каире.
— Я все еще смакую на языке воспоминания о той русской водке, что твой дед привез из СССР, — криво улыбнулся Рафа.