На железобетонном бычке высотой в тридцать метров стояла девушка. Она была видна всем, но увидели её только двое.
Один из них - Дмитрий - был в самом низу, и ему девушка казалась парящей в облаках, недосягаемой. Он хотел сравнить её с древнегреческой богиней и не мог: в стёганой телогрейке, в шароварах, в сером пуховом платке - не было такой богини. И всё-таки она была каким-то необыкновенным существом. Это для неё соорудили постамент, для неё светило солнце, ветер вокруг неё водил хороводом облака. Красная геодезическая рейка в руках Веры словно указывала дорогу облакам и птицам.
«И как же тут быть?..» -подумал Дмитрий.
Другим был Олег.
Он стоял на эстакаде, на одной высоте с Верой, почти рядом с ней, и она ему казалась просто чудесной девушкой. Снять бы её с бетонной глыбы, одеть в лёгкое шёлковое платье и увезти куда-нибудь подальше от неуёмной. людской суеты. Он почему-то был уверен, что в этой хрупкой на вид девушке таится большая сила. Вот такие молчаливые, очень застенчивые, не знающие себе настоящей цены, становились в нужную минуту Ульяной Громовой, Верой Засулич, княгиней Волконской, старостихой Василисой... И он на минутку оробел перед этой женской силой.
Но вот он увидел Дмитрия. Их взгляды скрестились.
Олег чувствовал своё превосходство над Дмитрием, человеком уже в годах. А с другой стороны, он чувствовал в Дмитрии непоборимую мужскую силу, упрямство.
Люда тоже наконец заметила Веру. Она приветливо помахала ей рукой. Вера улыбнулась.
- Ты видишь, мы победили! - торжествующе сказала мне Люда.
- Победа полная, - ответил я, - сдаюсь на милость победителя.
Казалось, все споры были решены...
Анна Сергеевна не пела больше тоскливых, тягучих песен - пела весёлые, шуточные. Она покрикивала на нас, чтобы мы лучше вытирали ноги, не опаздывали на ужин. А рано утром, когда у всех, кроме меня, был плохой аппетит. Анна Сергеевна сердилась до невозможности:
- И что уж вы, как котята, лижете, а не едите. Пища, она любит весёлость, тогда и витамин в ней живой, не вымученный...
Нам нравилось беспрекословно подчиняться сердитой хозяйке, потому что в её сердитости было много доброты.
Вера приходила с работы усталая, но весёлая. Даже нет, не весёлая... Её большие синие глаза таили в себе тихую восторженность и что-то такое, что знала только одна она. Она прятала это от нас, не хотела показывать.
Иногда Вера с Людой уходили в комнату Павла Петровича и подолгу там о чем-то разговаривали, потаённо смеялись, будто делились друг с другом девичьими секретами.
Чаще всего Вера ужинала торопливо, а потом старательно причёсывалась, одевалась и как-то тихонько уходила куда-то. Отец провожал её лукавым взглядом.
- Ишь ведь, - говорил он, - пробудился-таки в ней этот самый... витамин.
Но куда она уходила - Люда знала, но не хотела говорить.
Я узнал сам. Вера ходила в спортивный павильон, в секцию тенниса, которой руководил Олег.
Знал об этом и Дмитрий. Ему было тяжело.
- Подожду малость, - говорил он, - подожду. Посмотрим...
Итак, казалось, что все споры были решены. Но это только казалось.
...Вера заболела крупозным воспалением лёгких.
Врач беспомощно разводил руками и с убийственной безнадёжностью успокаивал стариков. Он требовал, чтобы Веру положили в больницу. Отец и мать отказались наотрез.
У Анны Сергеевны было два сердечных приступа. Её увезла скорая помощь, но она, немного окрепнув, убежала из больницы. Судорожно сцепив морщинистые губы, она двигалась по квартире, как призрак, ни на кого не смотрела, - её тёмные глаза были налиты безысходной болью.
Люда перестала красить губы и наглаживать перед уходом на работу шёлковые шарфики. Безо всякого уговора она взвалила на свои плечи заботы по хозяйству: бегала по магазинам, на базар. Ночью мыла полы, стирала, гладила на две семьи. С суровой молчаливостью Люда устранила от всех этих забот обессилевшую Анну Сергеевну.
Павел Петрович уже не следил за усами, поэтому они теперь все время находились в беспорядке: один тянулся к носу, другой скорбно свисал к подбородку. Брился в парикмахерской, потому что у него стали дрожать руки. По вечерам он уходил в подвал и возвращался оттуда, когда на столе уже остывал ужин, приготовленный Людой.
Однажды Павел Петрович принёс из подвала охапку выстроганных и покрытых лаком досок.
- Живёте, как черт летит и ноги свесил, -1 проворчал он, не глядя на меня. - Ни тебе уюта, ни тебе удобства. А книги? Будто черепки битые валяются посреди комнаты.
- Правильно, - сказал я, - но как мебель покупать? Сегодня здесь живём, а завтра опять ехать.